напротив, является единственно возможной и единственно истинной предпосылкой идеального содержания, если отчет несет в себе такое содержание.

Вайс ссылается на то, что «для иудея всякое духовное возвышение, всякое более глубокое видение интеллекта предстает в образе видения, видения блестящих фигур и слышания небесных голосов».

Но «каждое»? Мы ничего не знаем о том, что еврею казалось, будто он видит небесные видения и слышит небесные голоса всякий раз, когда его интеллекту становилось возможным более глубокое видение. Но мы точно знаем, что когда дух постигает что-то в образе, то этот образ не всегда должен быть внешним, реальным фантомом или, как его еще называют, реальным персонажем сна, но может быть и чистым, свободным продуктом самосознания.

Даже в подлинно поэтическом и художественном творчестве самосознание, при всей свободе производства, все же находится вне себя, поскольку оно мыслит и рассматривает существенное содержание духа как внешние, самостоятельные формы. Но религиозное самосознание, поскольку оно есть абсолютное отчуждение, только тогда полностью осознает свои внутренние движения и результат своего развития, когда оно представит их себе как чуждую ему историю.

Здесь мы дали необоснованное объяснение.

Если теперь Вайс говорит, что лицо, о котором рассказывает Марк, — а мы не понимаем, что это значит, — «духовное, а не чувственное, лицо бодрствования, а не сна, лицо, наконец, которое видели сами три ученика, а не другой и не только один из них», то не только невозможно и непонятно, как трое могли видеть один и тот же фантом поднявшегося воображения в одно и то же время и каждый одинаковым образом, но такое объяснение противоречит и сообщению, так как, согласно ему, лицо действительно чувственное.

А что же остается от видения, когда Вайс говорит, что «впоследствии Господь говорил об этом событии ученикам и дал им повод облечь все событие в ту аллегорическую форму, в которой оно предстает перед нами»? Единственным содержанием лика является только то, что Моисей и Илия стоят рядом с преображенным Мессией, поэтому если эта аллегорическая форма является лишь позднейшей, свободной работой учеников, то лик попадает в небытие — в то же самое небытие, в которое теперь попало и объяснение Вайс.

Идейной основой доклада является постепенно развивающееся самосознание общины, что в ее принципе силы прошлого нашли свою преображенную точку единства; в своей скульптурной работе Марк в этом смысле поместил двух героев путешествия в пророчестве как бы в качестве атрибутов рядом с преображенным Спасителем, Эта группа — остроумная работа оригинального евангелиста, и для того, чтобы увидеть ее в правильном свете, чтобы придать великому достойное великолепие, он сумел усилить ряд черт, встречающихся в истории Моисея.

Моисей тоже однажды преобразился, и когда он спустился с горы своего преображения, сыны Израилевы боялись подойти к нему: так же как, согласно рассказу Марка, двое других не знали, как оценить эту процессию, и поэтому пропустили ее, так и народ, увидев Иисуса после его возвращения с горы, был разочарован. Как Иисус берет с собой на гору трех избранных учеников, так и Моисей, поднимаясь на гору в предыдущий раз, берет с собой, помимо семидесяти старейшин, трех спутников. Число семь, по образцу субботнего цикла, встречается и в этом случае: Моисей находился на горе шесть дней, а на седьмой день с ним заговорил голос из облака. Так и Иисус взошел на гору через шесть дней после исповедания Петра, так что и голос из облака возгласил: «Сей есть Сын Мой возлюбленный», и Лука был не особенно доволен, когда вместо формулы своего предшественника написал: «около восьми дней после той беседы».

Вильке также обратил внимание на следующие параллели. Моисей назначил помощников, которые должны были судить народ от его имени; только самые тяжелые дела он должен был выносить на рассмотрение сам. Когда он взошел на гору, то оставил внизу семьдесят старейшин с Аароном и Ором, чтобы всякий, у кого будет дело, мог обратиться к ним. Так и ученики, находясь внизу, в то время как Господь на горе, действительно выносят на рассмотрение какой-то вопрос, но он слишком труден для них и решается Господом только после того, как они напрасно потрудились над ним. Поэтому Матфей и Лука поступили очень неправильно, опустив вопрос Иисуса к человеку, как давно его сын болен, и ответ человека: «с детства», поскольку именно потому, что этот случай оказался очень трудным. Именно к этому стремится Марк, когда подробно описывает болезнь бесноватого, которую не могли снять ученики, и столь же подробно — потрясающее зрелище, с которым нечистый дух покинул сына этого человека по слову Иисуса. Лука очень неряшливо скопировал первое описание: он даже не говорит, что бесноватый был немым, вообще не описывает это зрелище, и только в середине копирует, но неполно, описание Марком ярости, которую проявил нечистый дух в первый момент, когда увидел Иисуса. Матфей не включил в свой отчет ничего из этих прекрасных вещей, назвал бесноватого тяжелобольным лунатиком и использовал для характеристики болезни лишь замечание о том, что мальчик падает то в воду, то в огонь, — замечание, мотивированное исключительно Марком.

Наконец, Вильке приводит еще одну параллель, которая в то же время доказывает оригинальность рассказа Марка: как Моисей, сходя с горы, издалека услышал крики и суматоху в стане, а Иисус, возвращаясь с горы, нашел учеников в окружении большой толпы и книжников и оживленно с ними спорил. У двух других эта черта отсутствует. «Еще одно! Моисей имел основания жаловаться на то, что происходило во время его отсутствия. Так и Иисус должен жаловаться на то, что требуется его постоянное присутствие».

Объяснение, которое нашло сообщение о Преображении, теперь было применено и к сообщению об исцелении бесноватого, и мы рассмотрим его еще раз только из-за некоторых замечаний Иисуса, когда мы впервые пришли к пониманию разговора, который произошел между Иисусом и тремя во время их спуска с горы.

§ 70. Второе пришествие Илии.

Пробел, вызванный отсутствием диалога между Иисусом и учениками об Илии, Лука заполнил странным образом, так что Господь сходит с горы только на следующий день. Матфей, который поступил бы лучше, если бы хотя бы опустил этот диалог, тоже несколько переигрывает, когда, напротив, пытается связать его с Преображением. «Что же книжники говорят, — спрашивают ученики, сходя с горы вместе с Учителем, — что Илия должен прийти прежде?» Вопрос учеников предвосхищает сомнение учеников в том, должен ли еще прийти Илия, более того, он предвосхищает уверенность в том, что ему вообще не