выключателя стоял Билли, встряхивал руку, словно градусник.

— Ну каждый раз! Стоит мне этой заразы коснуться — бьет током.

— Это из-за гвоздей в подметках.

— Так почему ж меня тогда не по ногам бьет?

— Это я без понятия.

Лебедку повесили на гвоздь, а ящик со скрепами поставили на поперечный брус стены у самой двери. В денниках наперебой ржали лошади.

Джон Грейди двинулся по конюшенному проходу и, дойдя до последнего бокса, хлопнул ладонью по двери денника. И в тот же миг раздался такой удар по доскам стены напротив, будто там что-то взорвалось. Пыль сразу же пронизал лучик света. Джон бросил взгляд на Билли, усмехнулся.

— Ни хрен-нас-се! — вырвалось у Билли. — Он же теперь на улицу ногу сможет высунуть!

Не отрывая рук от доски, на которую облокачивался, Хоакин отступил с таким видом, будто увидел в загоне нечто настолько ужасное, что невозможно смотреть. Но отступил он, просто чтобы плюнуть, и он плюнул — как всегда, задумчиво и медлительно, — после чего вновь сделал шаг вперед и опять стал смотреть за изгородь.

— Caballo[2], — сказал он.

Тень бегущего рысцой коня пронеслась по доскам, по его лицу и скользнула дальше. Он покачал головой.

Они прошли вглубь помещения, туда, где поверх ограждения загона были приколочены две доски два на двенадцать, взобрались на них и сели, упершись каблуками в нижние доски, закурили и стали смотреть, как Джон-Грейди работает с жеребенком.

— Чего он думает добиться от этого птицеголового сукина сына?

Билли покачал головой:

— Каждый когда-нибудь находит коня себе под стать.

— А что это за штуку он надел жеребчику на голову?

— Недоуздок с наносником. Кавессон называется.{5}

— А чем ему не угодило обычное оголовье?

— Его об этом и спроси.

Трой наклонился, сплюнул. Поглядел на Хоакина.

– ¿Qué piensas?[3] — спросил он.

Хоакин пожал плечами. Он со вниманием смотрел, как конь на длинной корде ходит кругами по корралю.

— А ведь этого коняшку к удилам уже приучали.

— Ну, как бы да.

— Похоже, он вознамерился его заново переучивать.

— Ну-у, — протянул Билли, — есть у меня подозрение, что если он чего вознамерился, то, скорей всего, своего добьется.

Сидят смотрят, как конь ходит по кругу.

— Может, он в цирк его готовит?

— Нет. Цирк у нас вчера вечером был, когда он пытался на нем верхом прокатиться.

— Сколько раз конь его сбросил?

— Четыре.

— А сколько раз он снова на него взбирался?

— А сам не догадаешься?

— А он что — признанный специалист по переучиванию порченых лошадей?

— Пошли отсюда, — сказал Билли. — Сдается мне, он эту упрямую скотину будет работать до вечера.

Они спустились, пошли к дому.

— Да вот хоть Хоакина спроси, — сказал Билли.

— О чем это он меня должен спрашивать?

— Понимает ли тот ковбой в лошадях.

— Сам-то он говорит, что ни в чем ни уха ни рыла.

— Это я слыхал.

— Говорит, что ему просто нравится это дело, вот он и старается как может.

— А ты как думаешь? — сказал Билли.

Хоакин покачал головой.

— Хоакин говорит, что у него методика странная.

— Вот и Мэк говорит то же.

Пока не дошли до ворот, Хоакин молчал. Но у ворот остановился, обернулся к корралю. И наконец сказал, что это ведь не очень важно, любишь ты лошадей или нет, если они тебя не любят. И добавил, что к лучшим тренерам, которых он знал, лошади так и липли. Например, Билли Санчеса, говорит, лошади провожали в уборную и ждали, пока он не выйдет.

Вернувшись из города, Билли не застал Джона-Грейди в конюшне, да и дома, придя на ужин, его не обнаружил. За столом, ковыряя в зубах, сидел Трой. Билли взял тарелку, сел, придвинул к себе соль и перец.

— А где все-то? — спросил он.

— Орен только что вышел. Джей Си ушел к своей девчонке. Джон-Грейди, я думаю, в койке валяется.

— Нет, его там нет.

— Ну, может, пошел куда-нибудь, поразмыслить над ошибками решил.

— А что случилось?

— Да конь тот на него упал. Похоже, ногу ему попортил.

— Ну и как он теперь?

— Да нормально. Пока его несли к доктору, бесился и ругался. Доктор примотал лубки и дал ему пару костылей, сказав, чтобы пока от работы воздерживался.

— Так он на костылях теперь ходит?

— Ну. То есть должен бы.

— Это сегодня все произошло?

— Ну. Живенько так вскочил, как ни в чем не бывало. Хоакин позвал Орена, подошли к нему, говорят, кончай давай, а он ни в какую. Орен говорит, думал, хлыстом его огреть придется. Прыгает, хромает вокруг чертова коняшки, примериваясь, как бы опять на него взлезть. В конце концов заставили его снять сапог. Орен говорит, еще две минуты, и им пришлось бы с него срезать — обувку-то.

Наклонив голову, Билли задумчиво откусил крекера.

— Он что, в драку был готов с Ореном лезть?

— Ну.

Билли сидит жует. Покачал головой:

— А нога что? Плохо?

— Щиколотку вывихнул точно.

— Что говорит Мэк?

— Ничего не говорит. Как раз он-то и тащил его к доктору.

— В том, что касается Мэка, он дурного не сделает.

— Это ты правильно понимаешь.

Билли снова покачал головой. Потянулся за сальсой.

— Ну вот, как у ребят веселуха, так меня нет! — сказал он. — А что, теперь его слава — будто крутой ковбой и так далее, — поди, несколько потускнеет или нет?

— Ну, потускнеет ли, нет ли, не знаю. Хоакин говорит, он все-таки сел верхом, в одно стремя упершись, да и поскакал на чертовом коняге как дуб какой несгибаемый.

— Зачем?

— Не знаю. Просто не хотел, видимо, пасовать перед лошадью.

Когда он проспал, может быть, с час, его разбудил какой-то шум в темном конюшенном проходе. Минутку полежал, прислушиваясь, потом встал и, дернув за шнурок, включил в каморке свет. Надел шляпу, отворил дверь, отодвинул занавеску и выглянул. Всего в каком-нибудь футе от его лица пронеслось лошадиное копыто; конь с грохотом пролетел по проходу, развернулся и встал, фыркая и топая в темноте.

— Ч-черт! — вырвалось у него. — Кто здесь?

Мимо, хромая, прошел Джон-Грейди.

— Какого лешего ты тут делаешь?

Тот, ковыляя, сошел с освещенного места. Билли выдвинулся в проход:

— Ты что, идиот, совсем, что ли, спятил? Что, к дьяволу, тут происходит?

Конь опять бросился вскачь. Билли слышал, как он приближается, знал, что вот-вот будет здесь, но только и мог, что забежать за дверь своей выгородки, прежде чем эта дверь разлетелась в щепки и в свете лампочки, освещавшей его каморку, показалась лошадиная морда — рот открыт, глаза выпучены и белые, как яйца.

— Вот чертовщина! — сказал он.

Снял с железной спинки кровати штаны, натянул и, поправив шляпу, снова вышел в проход.

Конь опять помчался по