автомобиле. Себастьян Кастнер выбивался из сил, пытаясь хоть здесь убедить своих слушателей, приводил доказательства, осыпал грубыми простонародными ругательствами скотину Кутцнера и подлого пруссака Феземана.

Присутствовавшие вежливо, насмешливо и недоверчиво слушали, как этот нескладный человек изрыгал свою ярость, как он из кожи вон лез, чтобы и других заразить своим восхищением. Пожалуй, один только Жак Тюверлен готов был понять, что действия Флаухера, с точки зрения именно этих господ, были и правильны, и чуть ли не гениальны. Окажись на месте Флаухера один из этих иронически посмеивавшихся господ, он наверно поддался бы искушению хоть несколько дней побыть в роли национального героя, и дело дошло бы до гражданской войны и гнусной резни. Только у границ Баварии, по всей вероятности, удалось бы подавить этот дурацкий мятеж. Надо думать, что в такой роковой для Баварии час этот безусловно не слишком одаренный Франц Флаухер был единственным подходящим государственным деятелем.

Потрясенный, вникал Жак Тюверлен во взаимную связь событий. Историческая необходимость, казалось, требовала, чтобы индустриализация Центральной Европы шла не чересчур быстрым темпом. Для достижения этой цели понадобился такой хороший тормоз, как Бавария. Для достижения этой цели исторический процесс вынес на поверхность группу особенно отсталых – Кутцнера и его приверженцев. Когда же тормозная колодка стала чрезмерно жать, ее пришлось убрать. И это снова было правильно и предотвращало дальнейшие катастрофы, и снова диктовалось исторической необходимостью, что ликвидация была произведена не передовым человеком, а таким, который и сам изо всех сил противился индустриализации. Следовательно, оказывалось, что даже такие случайности, как организация путча ничтожным Кутцнером и ликвидация его ничтожным Флаухером, были подчинены какому-то закону отбора. Действия обоих этих людей, если рассматривать их с высшей точки зрения, оказывались для Баварии благом.

Жак Тюверлен как раз собирался поддержать защитника Флаухера, Себастьяна Кастнера, одиноко и беспомощно отбивавшегося от иронизирующих господ, когда в дверях вдруг показался новый посетитель, который сильнее привлек его внимание, чем Кастнер, и которого он давно не видел, – Отто Кленк.

10. Пари под утро

Кленк во время путча находился в Берхтольдсцелле. У него была в гостях танцовщица Инсарова. Они весело поужинали, она осталась у него ночевать. Утром он позвонил по телефону в Мюнхен, но дозвониться не смог. Инсарова провела у него утро, осталась к обеду. Она еще находилась в Берхтольдсцелле, в то время как у Галереи полководцев был убит Эрих Борнгаак. Ввиду того что дозвониться до Мюнхена никак не удавалось, Кленк в конце концов сам отвез танцовщицу в город.

Как раз в тот момент, когда тронулась машина Кленка, поблизости от Берхтольдсцелля остановился другой автомобиль, в котором приехал вождь Руперт Кутцнер, надеявшийся здесь, в загородном доме одного из своих друзей, надежно укрыться от глаз полиции.

Кленк добрался до города, высадил Инсарову, услышал неясное, более ясное, совсем ясное. Оглушительно расхохотался, узнав, как позорно провалился путч на горе Кутцнеру, а также и Флаухеру.

Узнал об убитых и раненых. Заметался туда и сюда, разыскивал сына своего Симона, парнишку. Не мог его найти. Город был полон слухов. В числе убитых называли то одного, то другого. Кленк томился желанием увидеть наконец точный список. Первым его чувством, когда он увидел список, была радость оттого, что он не нашел в нем интересовавшего его имени. Вторым чувством была гневная растерянность, так как он нашел в нем имя Эриха Борнгаака. Он подумал о враге, сидевшем в Берлине. Он хотел бы, чтобы тот был сейчас здесь, в Мюнхене. Он прямехонько отправился бы к нему. Неужели он, Кленк, улыбнулся бы оттого, что Симон Штаудахер был жив, а Эрих Борнгаак убит? Нет, он не улыбнулся бы. Они посидели бы некоторое время вместе, говорили бы, должно быть, мало, а может быть, и вовсе бы молчали.

Кленк направился в «Клуб господ». Ему хотелось высказать кое-какие замечания по поводу этого 9 ноября. Господина генерального государственного комиссара он вряд ли застанет в клубе. Господин генеральный государственный комиссар осмеливается появляться в городе не иначе как в бронированной машине. Сомнительно, чтобы господин генеральный государственный комиссар поторопился в своем бронированном автомобиле прикатить именно в «Клуб господ». Но чьи-нибудь уши, в которые стоило бы накапать свои замечания, Кленк все же найдет.

Однако таких ушей ему почти что не удалось там найти. Если считаться с качеством, то подходящим оказывался один лишь Тюверлен. Кленк знал его, это был малый стоящий. Обнюхать его, посидеть с ним вместе, обменяться с ним комментариями к 9 ноября – это могло быть занятно. Жак Тюверлен, со своей стороны, тоже, видимо, ничего не имел против этого. В свое время Отто Кленк избрал план против Крюгера, впоследствии доставивший многим, в том числе и ему, Тюверлену, немало неприятных минут. И все-таки это не мешало ему любоваться огромным баварцем.

В «Клубе господ» приходилось говорить вполголоса, кругом были уши дураков. И когда Кленк предложил отправиться в «Тиролер вейнштубе», Тюверлен охотно согласился.

В боковом зале, где четверть литра вина стоила на десять пфеннигов дороже, Рези, возведенная после ухода Ценци в звание кассирши, заявила обоим посетителям, что, к сожалению, через десять минут придется закрывать, так как «полицейский час» нынче наступает раньше. Но оба гостя все же сумели доказать, что они могут посидеть даже при спущенных железных ставнях, даже при потушенном электричестве, даже при свете обыкновенных свечей.

Заботливо обслуживаемые Рези, они крепко выпили и излили свою душу. Кленк с интересом читал книги Тюверлена и относился к ним неодобрительно. Тюверлен с интересом следил за судебной деятельностью Кленка и относился к ней неодобрительно. Они понравились друг другу. Оказалось также, что им нравится одно и то же вино. Они констатировали, что от жизни ничего не имеешь, кроме самого себя, и оба нашли, что этого вполне достаточно. Кленк был Кленк и писался – Кленк. Тюверлен был Тюверлен.

– К чему, собственно, вы пишете книги, господин Тюверлен? – спросил Кленк.

– Я ищу выражения своего я, – сказал Тюверлен.

– А я выражал свое я в судебной деятельности, – сказал Кленк.

– Вы не всегда удачно выражали свое я, господин Кленк, – сказал Тюверлен.

– Что вы имеете возразить против моей судебной деятельности? – спросил Кленк.

– Она была лишена корректности, – сказал Тюверлен.

– Что такое «корректность»? – спросил Кленк.

– Корректность, – сказал Тюверлен, – это готовность в известных случаях давать больше, чем вы обязаны, и брать меньше, чем вы вправе.

– Вы требуете слишком большой роскоши от скромного человека, – сказал Кленк.

– Хотелось бы знать, – сказал несколько позже Жак Тюверлен, – неужели приятно бродить по свету в качестве крупного экземпляра