помнишь. Знаешь ли, когда ты вернул мне мой крест в этот раз[1598], меня охватила тревога, и все время потом, и в поезде, я слышала голос, который мне говорил: «Слишком рано, слишком рано — он еще нужен ему». А ты, с твоей бесконечной деликатностью, боялся лишить меня дорогой святыни. Посылаю его тебе обратно — носи его, сколько сможешь — мне спокойнее, когда он у тебя, а теперь, в это время омерзительной жестокости, он особенно нужен тебе.

Сергей не знает об этом письме. Оно будет нелогичным и чересчур женским, но я узнавала мнение других и многое слышала. Так как нам известно многое, причем от людей, глубоко преданных, опытных и любящих своего Государя и страну, то я подумала, кто знает, даже женщина может быть полезной в трудные времена, ведь порою <чья-то> мысль может привести к разумной идее, так что почему бы не высказаться перед тобой открыто. Я пользуюсь тем, что Менгден[1599]едет в Петербург сегодня вечером.

Ники, дорогой мой, ради всего святого, будь теперь энергичнее, могут быть новые убийства — положи конец этому террору теперь же. Прости, что пишу прямо, без обиняков, и так, словно я тебе указываю. Я не жду, что ты поступишь, как я скажу, я только излагаю свое мнение на случай, если мои мысли будут тебе полезны. Я могла бы прямо назвать тебе нового министра внутренних дел>, ведь каждый день промедления наносит вред — почему бы не Плеве, он человек опытный и честный.

И еще, дорогой — ты говорил, все это устроил Ванновский, но он до сих пор на своем посту! О, дай же ему отставку[1600], не будь так мягок. Все считают, что с твоей стороны — это колебание и слабость, о тебе больше не говорят, как о человеке добром, от этого моему сердцу так больно и горько. Зенгер, милостию Божией, будет настоящим помощником.

Боюсь, я должна быть жестокой и сказать больше. Посмотри, дорогой: после смерти Боголепова (министра народного просвещения. — Сост.) ты взял Ванновского, и все ликовали в надежде, что под твоим руководством он будет проявлять строгость, но он попал под влияние дурного человека, и результатом явилась слабость. В Трепова (московского обер-полицмейстера. — Сост.) стреляли, причем вскоре после того, как ты изменил свое превосходное твердое решение о Сибири[1601] — создалось впечатление, что ты снова сдаешься. Ты теперь понимаешь, что я имею в виду… дурные люди торжествуют, объясняя это именно так, так оно и выглядит на самом деле — отмененное твердое решение хуже, чем никакое, оно становится роковым.

А теперь новая беда — о, неужели нельзя судить этих злодеев <военно->полевым судом[1602]? Пусть вся Россия знает, что такие преступления караются смертью. Если хотят отмены смертной казни, пусть прежде всего убийцы не убивают, «plus d arrets de mort, bien alors que les assassins commencent» (нет смертных приговоров, и вот тогда-то и начинаются убийства — фр). Отчего ты не посоветуешься с умными людьми, которые верно служат тебе — Плеве, Муравьевым[1603], Зенгером, Победоносцевым, Владимиром[1604] и др. Если ты считаешь, что Сергей мог бы помочь, можно было бы написать ему, и он выскажет свое мнение. Я знаю, он писал бедному Сипягину и получил ответ в день его смерти, — тот находил удачной мысль Сергея: не публиковать имена тех, кто покушался или совершил подобное преступление, чтобы тем самым не дать им стать героями, убить в них желание рисковать своей жизнью и следовательно совершать эти преступления. (Я считаю, лучше ему заплатить жизнью и таким образом исчезнуть), но кто он и что он — пусть никто не знает. А им придает решимости именно мысль, что они станут героями и прославятся на весь мир[1605]. Я хочу, чтобы вся твердость исходила сейчас целиком и полностью от тебя, и никакой жалости к тем, кто сам никого не щадит!

Дорогой, если ты и ошибаешься, то это — свойство человеческое, но если ты уже принял решение — держись его и не отменяй. Меня так огорчает, что ты отменил Сибирь! Ну что же, что сделано — то сделано, и теперь Бог да наставит тебя! Почему бы тебе не поговорить с твоим митрополитом[1606]? Ты человек верующий, а он человек большого ума и христианского сердца. «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»[1607]. Мне кажется, что Бог сейчас воздвиг на тебя все эти трудности, чтобы заставить тебя быть твердым. Все знают, что твоя любовь и благородство подверглись жестокому испытанию, но раз ты не можешь управлять на благо страны мягкостью, то отныне должен быть тверд.

Может ли Миша[1608] помочь тебе хоть немного? Если вы будете обсуждать эти вопросы, заставь его выслушать тебя. Бедный, дорогой, ты так одинок! Я не могу выразить, как все молятся о тебе, скорбят с тобой, жалеют тебя!

Да благословит тебя Бог!

Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1253. Л. 77–80 об., 89–92. — па англ. яз.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

3 апреля.…Хотеля ехать в Питер mais reflections faites (но после раздумий решил, что — фр.) лучше воздержаться, ибо не поймут — вообразят все, что хочу влиять и вмешиваться…

4 апреля.… К 2 ч. мы были с женой в Чудовом на панихиде по Сипягину — масса народу…

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 38. Л. 49, 50.)

Дневник Николая II

4 апреля. В 11 ½ поехали на отпевание бедного Сипягина. Его похоронили в Александро-Невской Лавре. Завтракали одни. Принял Плеве, которому предложил быть министром Внутренних Дел…

5 апреля. Сегодня Плеве назначен М. В. Д (министром внутренних дел. — Сост.)…

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 244. Л. 68.)

Вел. кн. Елисавета Феодоровна — Николаю II

5 апреля. Москва — Петербург

Бог благословит твою крепкую веру и чистую душу. Нежно целую. У нас, наконец, установилась приятная мягкая погода.

Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1426. Л. 52. — на англ. яз.)

Вслед за телеграммой Елисавета Феодоровна посылает государю письмо и образ его небесного покровителя — святителя Николая.

Вел. кн. Елисавета Феодоровна — Николаю II

<После 5 апреля>

Благослови тебя Бог, милый мальчик,

Посылаю образ, освященный на чудотворной иконе святителя Николая в маленькой церкви в Москве[1609]. На обратной стороне по моему заказу выгравирована прекрасная молитва, ее читают на каждой литургии, когда молятся за тебя.

Ты представить себе не можешь, как все возносят за тебя молитвы, и