Спустя несколько минут, тихонько посмеиваясь, вернулся Зикали.

– Все спокойно, – сказал он, – можешь вылезать из своей норы, старый шакал. Тот, кто зовет себя королем, ушел и взял с собой самых верных, как ему кажется, а они только и ждут случая, чтобы предать его. А я что говорил? Нет, во всей Африке не найдется раба, более униженного и несчастного, чем этот сломленный человек. О, я ощипывал этого петуха, перо за пером, а вскоре перережу ему горло. Вот увидишь, Макумазан, вот увидишь.

– Нет уж, уволь, – ответил я, потирая лоб. – Сегодня мы и так чуть не лишились головы, с меня довольно. Куда пошел король?

– Недалеко, Макумазан. Я велел Номбе проводить их к хижинам в низине, справа от входа в ущелье, не далее полета пяти копий. Там живет старый пастух со своими людьми, они сторожат мой скот. Только все ушли в лес Цеза, подальше от белых людей, и хижины сейчас пусты. Знаю, о чем ты думаешь, я вовсе не хочу, чтобы он там остался, ведь это место близко к моему дому, и у короля все еще есть сподвижники.

– Почему ты послал Номбе?

– Он не доверяет моим людям и не пожелал брать других провожатых. Она останется с ними на несколько дней, а потом он отпустит ее. Так мы отвлечем Номбе от глупостей, а ты и твои друзья спокойно уедете, забыв о ее причудах, и присоединитесь к белым людям, которые совсем недалеко. Завтра можете отправляться в путь.

– Хорошая новость, – ответил я, вздохнув с облегчением, но тут мне в голову пришла неожиданная мысль. – А Номбе не в опасности, не захотят ли от нее избавиться, раз она так много знает?

– Надеюсь, что нет, – ответил он равнодушно, – но это забота ее духа. Ступай, Макумазан, я очень устал.

Мне тоже требовался отдых после того, как я был вынужден пролежать столько времени под грубой звериной шкурой и совсем запарился. Надо признаться, мой организм не вполне окреп и я все еще очень быстро уставал. Оглядевшись, я с облегчением убедился, что Кечвайо со своей свитой действительно ушел. Они даже не задержались, чтобы поесть мяса вола, заколотого к их приходу, а унесли его и прочую снедь с собой к новому месту ночлега, подальше от ущелья. Удостоверившись в этом, я вернулся в свою хижину и спустил с привязи Потеряша. Он мне обрадовался, ведь толстый ремень из буйволовой кожи, которым я привязал его к жерди, оказался псу не по зубам.

Потеряш восторженно приветствовал меня, словно мы встретились после долгой разлуки. Будь его хозяином сам Одиссей, пес и то не был бы так счастлив. Когда человек одинок и подавлен, он сердечно благодарен собаке, когда она встречает его с неподдельной радостью, ведь мы порой считаем своих питомцев единственными существами в целом свете, кому мы действительно нужны. Другие звери живут сами по себе, а все помыслы собаки сосредоточены на хозяине, хотя она тоже любит вкусно поесть и погонять кроликов.

Потом я сидел подле хижины и курил, дожидаясь возвращения Энскома и Хеды, а Потеряш растянулся у моих ног. Вскоре я приметил их очертания в вечерних сумерках. Молодые люди шли в обнимку, соприкасаясь головами, и будто слились воедино. Видно, и думать забыли, что еще не совсем стемнело. Наконец-то мы уберемся из этого странного ущелья и вернемся на родину, где они смогут пожениться и зажить своим домом. Я чихнул, обнаруживая свое присутствие.

Хеда спросила, где Номбе и почему не готов ужин, ведь знахарка сочетала в себе роли повара и горничной. Я рассказал ей вкратце о случившемся, а она, не придав моим словам особого значения, заявила, что Номбе вполне могла сначала поставить котелок на огонь и выполнить прочие обязанности, а потом идти, куда ей вздумается. В итоге мы кое-как перекусили, и Хеда удалилась к себе недовольная, ведь ей придется спать в одиночестве, а она уже привыкла к осторожной Номбе, которая всегда спала у самого порога хижины.

Скоро Энском отправился в объятия Морфея, не знаю, видел ли он сны, а я никак не мог сомкнуть глаз, все тревожился, сам не знаю о чем. Потеряш тоже вел себя беспокойно, и все время тыкался в меня своим мокрым носом. Наконец за полночь, около двух часов, он зарычал. Вообще-то, у меня чуткий слух, и все же ничего подозрительного я не расслышал. Потеряш, однако, не унимался, поэтому я подкрался к дверной заслонке и отодвинул ее, пес выскочил наружу и скрылся. Ожидая его возвращения, я снова прислушался, и вскоре раздался звук, как будто кто-то крадется и шепчется. В неверном свете звезд я увидел смутные очертания женской фигуры, которая напоминала Номбе. Она тут же пропала, и вернулся, виляя хвостом, Потеряш. Пес всегда радовался при виде Номбе, ведь она его любила. Больше я ничего не слышал и лег в постель, решив, что мне просто почудилось. Как-никак Зикали отослал свою воспитанницу на несколько дней, и вряд ли она осмелится вернуться так скоро, как бы ей этого ни хотелось.

Незадолго до рассвета Потеряш снова глухо и угрожающе зарычал. На этот раз я встал, кое-как оделся и выбрался наружу. Заря едва занималась, и в ее тусклом свете передо мной предстала странная картина. В узком перевале меж двух валунов, который вел к нашим хижинам, ярдах в пятидесяти от меня стояла богиня Номкубулвана, такая, какой я увидел ее на краю скалы в Долине костей. На ней было то самое сияющее платье, и в тусклом свете она представала в образе белой женщины. Застыв в изумлении, я думал, уж не сон ли это. Вдруг из-за поворота появились зулусы и тихонько подкрались поближе с поднятыми копьями.

Заметив таинственную фигуру, преградившую им путь, они остановились и стали перешептываться, а затем пустились бежать, но один, скорее со страху, все-таки успел бросить в нее, безмолвную и неподвижную, копье.

Полминуты спустя их и след простыл, топот шестидесяти ног замер где-то вдалеке. Фигура медленно развернулась, и, поскольку уже забрезжил рассвет, я увидел копье, торчащее из ее груди.

Богиня рухнула на землю, и в тот же миг я оказался рядом. Это была Номбе, с лицом и руками в белой краске, блестящие перья ее одеяния обагрила кровь.

Потеряш опередил меня и принялся слизывать с ее лица белую краску, не успевшую высохнуть. Номбе лежала, откинувшись на валун, левой дрожащей рукой поглаживала пса по голове, а правой вытащила из раны копье и бросила на землю. Узнав меня, она улыбнулась своей неизменной загадочной улыбкой.

– Все хорошо, Макумазан, – прошептала она, – просто прекрасно. Я заслужила смерть и умираю не напрасно.

– Тебе нельзя говорить! – воскликнул я. – Позволь мне взглянуть на рану.

Номбе распахнула свои одеяния и показала на небольшую ранку под грудью, оттуда медленно сочилась кровь.

– Оставь, Макумазан, моя рана смертельна. Выслушай меня, пока я еще жива и в здравом уме. Вчера, когда Маурити и Хеддана собрались на плато, я хотела пойти с ними, чтобы защищать хозяйку от опасности, ведь мне стало известно о бродящих повсюду зулусах. Однако Маурити грубо дал мне понять, что они во мне не нуждаются. Мне было не привыкать, и я не придала его словам большого значения – что взять с влюбленного. Но это полбеды, Макумазан, моя госпожа Хеддана ранила меня своими словами больнее, чем это копье, ведь она обдумала их заранее и нарочно искала удобного случая, чтобы бросить их мне в лицо. Она сказала, что я забыла, где мое место, замучила ее, как заноза под ногтем, и всякий раз, как она хочет поговорить с Маурити или с тобой, Макумазан, я всегда тут как тут, подслушиваю, растопырив ухо, как горлышко бутылочной тыквы. Велела впредь появляться, когда меня позовут. Всему этому ее наверняка научил Маурити, ведь она такая мягкая и сама бы до такого не додумалась, а может, это твоих рук дело, Макумазан.