Конечно, англичане были рады, что Англия существует, — иначе и поговорить было бы не о чем; конечно, они были слишком преданы родине, чтобы вслух говорить о ее постыдном упадке, но на деле никто из них не хотел возвращаться назад. Гонконг превратил их в свободных людей — у них были деньги, они наслаждались экзотикой и ощущали себя высшей расой. Возвращение домой было равносильно капитуляции — там им пришлось бы считать каждый шиллинг, превратиться в граждан среднего класса, сносить насмешки снобов. Возвышенный образ Англии тем легче лелеять в сердце, чем дальше ты от нее отъехал, — в том-то и вся беда.

Теперь Чеп, чувствуя себя отбывающим срок заключенным, избегал своих обычных убежищ. Слишком уж грустно ему было. Его не тянуло в «Киску» с тамошней громкой музыкой, залихватским весельем и назойливыми расспросами. Если сказать Бэби или любой другой филиппинке, что он уезжает в Лондон, они попытаются увязаться за ним вместе с семьями: с отцами и матерями, сестрами и братьями.

Однажды утром, выйдя из метро на Джордан, Чеп столкнулся с мамой-сан. Увидеть ее при дневном свете было все равно что узреть сгусток эктоплазмы, вынырнувший из параллельного мира, — бледная, пучеглазая, неуверенно ступающая, руки похожи на клешни.

— Почему не идете в клуб?

Чеп не знал, как отговориться, — не скажешь же, что боишься.

— Я болею, — сказал он.

Более неудачного ответа нельзя было и нарочно придумать. Мама-сан поглядела на него косо, точно на разносчика опасной инфекции, и разговор на том закончился. Маме-сан, как и китайцам вообще, была свойственна суеверная, почти паническая боязнь всего связанного с хворями.

В тот же день в кабинет Чепа тайком проскользнула Мэйпин. В рабочем комбинезоне, с волосами, закрытыми сеткой, она выглядела невинной дурнушкой, но он знал, как хороши ее стройное, тонкое в кости тело, красивая шея, поджарые, как у мальчика, ягодицы.

— Да? — насторожился Чеп, поскольку она могла явиться с новой весточкой от мистера Хуна.

— Вам меня? — спросила Мэйпин.

Чеп был вынужден ответить отрицательно. Слишком уж грустно было на нее смотреть; и слышать, как она предлагает себя таким манером, просто невыносимо.

Мэйпин замялась, но из кабинета не ушла.

— Мы можем сходить в кино? — спросила она.

Как-то они вместе посмотрели фильм. «Смертельное оружие». Сцены насилия ее напугали.

— Или на музыку?

Возможно, она вспомнила, как он водил ее в «Киску», как они сидели и смотрели на гологрудых танцовщиц; возможно, она знала, что это зрелище его возбуждает. Но чтобы она раньше позволяла себе такие беспардонные намеки?

— Я себя не очень хорошо чувствую, — сказал Чеп.

— Может быть, я помогу вам чувствовать лучше, — она улыбнулась и, не меняя выражения лица, подмигнула.

Чепа шокировала ее прямота.

— Нет проблем, — произнесла она.

Так могла бы сказать девушка из «Киски», зазывая его в кабинку дальнего зала, или скабрезно усмехающаяся женщина из караоке-бара. Может быть, в том, что Мэйпин приучилась так себя вести, есть и его вина? Из бесхитростной девушки он сделал шлюху.

Мэйпин отошла к двери — но не для того, чтобы уйти, а просто чтобы ее прикрыть, затем, упав перед ним на колени, умоляюще взглянула снизу вверх, стащила с головы сетку, разметав черные волосы по плечам. Ее лицо покорно запрокинулось.

Усилием воли Чеп сдвинул ноги. Близость Мэйпин так одурманивала его, что он, бестолково всплеснув руками, только спросил:

— Что-нибудь еще?

Коленопреклоненная женщина по-прежнему смотрела на него голодными глазами.

— Мне нужен паспорт, мистер, — произнесла она и схватила его за ноги — так, садясь в трамвай, берутся за ручки у дверей.

Чеп окаменел. Колени у него онемели, ступни начало покалывать. Он не имел никакой возможности ни добыть ей паспорт, ни протащить ее без очереди в «Иммиграционную башню».

— Я для вас что-нибудь устрою, — пробормотал он.

— Вы можете помочь мне, мистер.

Она прикоснулась рукой к его паху — прикоснулась ласково, шутливо, не более того, но Чепа охватил ужас, словно к нему потянулась, угрожая кастрировать, когтистая лапа.

— Ради бога, — выдохнул он и больше не мог произнести ни слова.

— Просто говорю «привет» моему другу, — сказала она.

Огонь желания у Чепа гас по самым разным причинам — но быстрее всего его затаптывал, надолго отбивая охоту к сексу, именно юмор, в особенности плоские шуточки вроде этой. К тому же было заметно: Мэйпин шутит как из-под палки.

Она одинока, она в отчаянии, она ведет грубую и неумную игру — и все из-за него. Когда она наконец-то покинула кабинет, зажав в руке сетку для волос, Чеп чуть не расплакался от разочарования. И тут же, едва она скрылась из виду, взмолился, чтобы она вернулась, недоумевающе задумался, почему вдруг ее отверг. Чеп поспешил вниз, выскочил на улицу. Увидел Мэйпин на автобусной остановке с А Фу — ее подругой из закройного цеха. Интересно, что Мэйпин о нем рассказала А Фу. Две молодые женщины, ужасно милые, всеми покинутые; это мистер Хун разлучил его с ними.

Чеп сказал:

— Мэйпин, вы не позволите кое о чем с вами поговорить?

— Не сегодня, — ответила она. — Мне нужно ехать домой.

Поделом ему — мало она от него вытерпела!

По дороге домой он заехал в район Ваньчай. «Просто ради прогулки», — сказал он себе. Увидев свободное место, где можно было припарковаться, он остановил машину, говоря себе, что просто хочет полюбопытствовать. Оказался у дверей какого-то клуба под названием «Ла бамба», прочел на доске, что вход бесплатный, а на напитки — скидка пятьдесят процентов… и, говоря себе, что никаких денег не теряет, поднялся наверх. В темном зале звучала громкая музыка. К Чепу подходили женщины и здоровались. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел на танцполе с десяток филиппинок: танцуя друг с дружкой, они манили его руками. Чеп сказал себе, что в Коулун Тонге такого никогда не бывает — ну что за беспардонность; подобные вещи Чеп про себя именовал «посулы Гонконга»: все эти черные глазки, вихляние задницами…

— Чего пожелаете?

Чеп шарахнулся от танцпола; толпа оттеснила его к бару. Он заказал бутылку пива, которая стоила вдвое дороже, чем в «Киске».

— А-а, опять вы, — протянул кто-то рядом. — Добро пожаловать в Ваньч!

Сосед, мужчина в черной рубахе и темных очках-консервах, стоял, положив локти на стойку. К танцующим он был обращен спиной, но, возможно, наблюдал за ними в зеркало над батареей бутылок с виски.

— Я вас знаю? — спросил Чеп.

— Вы — друг Монти, — заявил мужчина и, пытаясь поймать руку Чепа и насильно пожать, чуть не заехал ему ладонью по бедру. — Хойт Мэйбри.