По коже Элис побежали мурашки. Знакомая манера — эдакое непринужденное высокомерие. И отражения огней на металлическом носке тяжелого башмака. Ну и что, подумала Элис сердито и сделала еще шаг к двери. Десятки парней выглядят так же. Нет никаких причин считать, что именно этот приходил к Джинни прошлой ночью. Надо забыть тот сон — от воспоминания о нем пересохло в горле, бросило в жар. Еще один шаг… Неожиданно все четверо посмотрели на Элис, даже блондинка подняла голову с плеча рыжего типа. Правда, оказалось, это вовсе не девушка, а юноша, почти мальчик, обладающий сказочной, тревожной красотой. Рыжий усмехнулся, глядя на Элис, сверкнул золотым зубом… и она вдруг отчетливо осознала, что красота этих людей порочна. Элис отступила назад, снова слилась с толпой и попыталась сосредоточиться на музыке. Но чары были разрушены, словно в зале остались лишь четыре человека, смотревшие ей в спину, так что волосы на затылке вставали дыбом. Зрители тоже нервничали, как овцы, почуявшие хищника.

Элис взглянула налево и увидела Джинни — девушка была почти у двери. Те четверо окружили ее, словно защищали. Джинни закурила, и до противоположной стены, где стояла Элис, долетел сладкий запах марихуаны. Даже дух пота и пива, сгустившийся в зале, не мог его перебить.

За спиной раздался чей-то сердитый голос. По толпе пробежала рябь, словно дрожь предвкушения. Элис обернулась и увидела, что к странной компании приближается немолодой мужчина. Он что-то говорил, его лицо исказилось от гнева. Мужчина не выглядел ни силачом, ни красавцем, в особенности рядом с этими странными прекрасными хищниками. Лысеющую голову прикрывала кожаная шляпа, из-под нее на спину падали длинные прямые волосы. Элис он показался до странности уязвимым: тонул в бликах сине-зеленых огней, захлебывался отчаянной яростью. Слов не было слышно, но высокий парень улыбнулся и что-то ответил. Джинни смотрела на них не мигая. Мужчина гневно махнул рукой, повернулся и слился с толпой. Элис не заметила, как началась драка, но увидела ее следствие. Сначала в волнующейся толпе возникло нечто вроде воронки — круг склоненных голов. Потом этот круг раздался в стороны, рябь покатилась к внешнему краю. Кто-то упал. Музыка сбилась, но не умолкла; раздался женский крик, как голос птицы во тьме. Со сцены что-то произнесли в микрофон, но реплика утонула в протяжном скрипе ненастроенного усилителя. Элис оглянулась на дверь — они все еще стояли там, отрешенные, и она чувствовала исходящую от них силу. То, что творилось вокруг, явно развлекало их. Элис двигалась к ним — сзади напирала толпа. Совсем рядом упал мужчина, какая-то женщина отлетела к стене от случайного удара. Музыка оборвалась. У одного инструмента заклинило усилитель, и он издавал невыносимый гул.

Для толпы это послужило сигналом: голоса тоже загудели, слились воедино. Когда Элис оказалась у двери, послышался крик. Кто-то метнул на сцену стакан, и осколки стекла взвились фейерверком. Кто-то с силой толкнул Элис в спину, и она полетела прямо на мужчину, стоящего у двери. Он подхватил ее, не дав упасть под ноги толпе, и шепнул что-то на ухо очень тихим, почти интимным голосом. У него был сладкий, почти карамельный запах, а руки холодные, как и дыхание у самой щеки Элис. Одно бесконечно долгое мгновение она не сомневалась: сейчас мужчина ее поцелует, и она умрет. Однако уверенность не пугала, словно об этом вещал далекий голос из-под толщи воды. Элис боялась потерять сознание и пыталась заговорить, но язык не повиновался. Она беспомощно покачнулась и провалилась во внезапно обрушившуюся тишину.

Только через минуту, уже находясь снаружи — лежала на влажной траве, а над ней склонилось встревоженное лицо врача, — она вспомнила слово, которое прошептал ей на ухо тот мужчина.

«Избранная».

Я болел очень долго, достаточно долго, чтобы Розмари успела сделать свое дело. Почти две недели я метался в горячке и видел такие яркие сны, что они заслоняли реальность. Я бредил и обливался потом на одре болезни, оставив моего друга наедине с Розмари, и тем самым предал Роберта в первый раз. Наконец я пришел в себя, но было уже слишком поздно.

Я впервые что-то заподозрил, когда миссис Браун принесла мне бульон. Я вспомнил, что она приходила и раньше, когда я ненадолго приходил в себя, но ее образ соединялся с множеством других образов, и я не мог заговорить с нею. Однако в тот день в голове у меня прояснилось, несмотря на физическую слабость, и я сразу подумал о Розмари.

— Где она? — спросил я у миссис Браун между двумя глотками бульона. — С ней все в порядке? Она не заболела?

— Потом, потом. — Миссис Браун нахмурилась. — На это у вас будет время, мальчик мой.

— Прошу вас, скажите! — взмолился я. — Розмари еще здесь? Вы не прогнали ее?

— Мистер Роберт нашел ей жилье, не волнуйтесь, — ответила миссис Браун.

В этот момент я начал догадываться, что именно произошло за эти две недели. Но миссис Браун все равно не объяснила бы мне ничего; она беспокоилась только о моем здоровье, а остальное могло подождать.

Роберт не навещал меня; я предположил, что миссис Браун попросила его не тревожить больного. Но я отчаянно скучал по Розмари и боялся, как бы Роберт не обвинил ее в том, что она невольно стала причиной моей болезни. Эти тревоги постоянно терзали меня, и вот наконец доктор позволил мне встать с постели. Я оделся, игнорируя протесты миссис Браун — она причитала, что на улице дождь, а я едва выздоровел, — надел потертую шляпу, обмотал больное горло старым шерстяным шарфом и отправился на поиски друга. Но Роберта не оказалось ни в одном из его любимых заведений, а квартира, которую он снимал, была заперта. Я обегал все кофейни и пабы. Расспрашивал преподавателей, а они отвечали, что не видели моего друга почти две недели. И тогда я заподозрил неладное. Нельзя сказать, что эти подозрения были близки к истине; но когда я, усталый и встревоженный, тащился по сырым и серым кембриджским улицам, в моей душе зародилось нехорошее предчувствие.

Призрак Розмари преследовал меня повсюду. Мерещилось, что она скользит мимо в подворотне или прячется под мостом от дождя; ее образ маячил за окном, дробился в каплях стекающей по стеклу воды. А потом я действительно встретил ее и Роберта на Кингс-парад. Мой друг вел Розмари под руку, держа над ее головой раскрытый зонт. Он повернулся к своей спутнице так, что я мог рассмотреть его орлиный профиль и неповторимую улыбку. Розмари была в слишком большом для нее плаще с широкими подвернутыми рукавами, из которых выглядывали тонкие изящные кисти. Волосы она заправила под воротник сбоку, и я видел стройную белую шею. Я окликнул их, но дождь поглотил мои слова. Я бросился к этой парочке, неуклюже разбрызгивая лужи, и вдруг остановился. Розмари повернулась к Роберту, положила руки на отвороты его пиджака. Роберт поцеловал ее — спокойно, словно они были давно и близко знакомы. Я замер, когда во время второго поцелуя он крепко обнял девушку и уронил зонтик.

Вместе с этим зонтиком обрушился мир.

Я стоял так близко, что мне были видны оседающие на плаще Розмари дождевые капли. Замер, не мог выговорить ни слова. Ах, Розмари…