Они стали ходить на групповые собрания людей, от которых ушли дети. Несколько раз Роджер ходил на собрания людей, чьи дети умерли, но это было не одно и то же, и он это понимал. Он находился там не по праву. Его дочь сама не захотела с ними жить. Его дочь никогда на самом деле не была им дочерью.

Лора пыталась отгородиться от лишних мыслей с помощью работы: вела продленки, получила послевузовский сертификат по педагогике, чтобы преподавать на полную ставку, а после работы просиживала в разных кафе у окон, глядя на улицу.

Роджер пил. По большей части сначала он пил пиво. Только он пил в не пабах, не там, где были другие люди; он пил в ванной комнате или засовывал пивные банки в карманы пальто и пил на улице. А дальше он прошел через все, через что проходит человек в такой ситуации. Дни для него стали не более чем тягостными интервалами между сном. Он помнил, как ребенком Марго говорила с такой уверенностью об отсутствии выбора, о предопределенности. И он представлял – это, пожалуй, было самым худшим, – как она уходила от них с мыслью, что у нее нет выбора, что ей ничего больше не оставалось, кроме как уйти. Он не мог вынести этого. Он был готов скорее упиться до беспамятства, лишь бы не думать таких мыслей.

Фиона в конце концов вернулась. Прошедшие годы тянулись долго, наполненные главным образом пьянством Роджера и безуспешными попытками завести детей. Они пережили выкидыш и автомобильную аварию, когда Роджер был пьян. Полгода Лора прожила отдельно от него. Потом они пришли к примирению, испытав медленное возвращение того малого счастья, которое они еще могли дать друг другу. К тому времени, как вернулась Фиона, вероятно, семь лет спустя, они уже взяли двоих приемных детей, а в скором времени возьмут еще двоих. Роджер несколько раз пытался завязать с пьянством, но без особого успеха, и опять стал выпивать. По вечерам или совсем рано утром он закапывал пивные банки и бутылки в цветочные клумбы, трезвея от касания лицом холодной травы. У него бывали видения во время запоев: словно Марго выбиралась из-под разрытой земли или он слышал несуществующие голоса. Тем вечером он увидел свет в окне сарая, поискал оружие, но не нашел ничего, кроме бутылки, из которой пил, поднял ее повыше и распахнул ногой дверь. Они никогда особо не пользовались сараем, и много лет там были свалены сломанные садовые стулья, старая газонокосилка и ящик с рождественскими украшениями. Все это было сложено стопками, и один из шезлонгов тоже был всунут с краю, накрытый одеялом. Посреди сарая сидела, скрючившись, Фиона. Роджер взялся за дверной косяк и замахнулся бутылкой. Фиона выглядела, как сказал Роджер, хуже некуда. Она несмело посматривала ему в глаза, но в основном смотрела ему за плечо или вверх, на потолок. Она вся высохла, а когда провела дрожащими пальцами по волосам, выпал целый клок. Был момент, признался Роджер, когда он собирался пришибить ее бутылкой. Но тогда бы она уже точно не рассказала им, куда ушла Марго.

Он никому не говорил о ней почти месяц, носил ей сухой хлеб или макароны в кастрюле и смотрел, как она глотала все это, не дыша. Какое-то время она ничего не говорила, только смотрела на него, ела, что он приносил, и спала на шезлонге. Иногда он задавал ей вопросы, требовал ответов, кричал. Иногда он умолял ее. Она ничего не сказала ему. Он часто вспоминал те открытки, что она присылала им из разных краев. Погода здесь скверная. Вспоминал, как шуршали конверты, падая на половик, как он читал их за утренним кофе. Когда он наконец признался Лоре, он подумал, что она вышвырнет их обоих и сменит замки. Только она понимала не хуже его, что был лишь один человек, который мог знать, куда ушла Марго, и этот человек жил у них в сарае у дальней стены сада.

Река

Низкие каменные мосты над водой, домики, прижатые один к другому, крошащиеся берега канала. Марго сидела на корточках за тенистым кустом и смотрела, как суетливые полицейские с избыточным весом опрашивают людей на тропе. На выглаженных брюках служителей порядка виднелись брызги грязи. Она представляла, как они собрались вокруг лодки и прижимаются бледными лицами к окнам. Она ждала, что сейчас они приблизятся по тропе к ней, возьмут под руки, скажут, что нашли тело, и знают, что это она виновница. Она взяла с лодки книгу загадок, и как только они найдут ее у нее в сумке, у них отпадут малейшие сомнения. Она развязала шнурки на левой туфле и завязала по новой. Один из полисменов пнул несколько камешков в реку и смотрел, как от них расходятся круги. Она закрыла глаза. Она подумала о том, как Чарли называл ее парнем или сынком, о той уверенности, с какой он решил, что она не девушка. Она подумала о людях с других лодок, наверняка видевших, как она сходила с лодки или сидела с Чарли на крыше. Она подумала о том, как они вытащат тело – отяжелевшее от воды и тины – из реки, как будут поднимать его на канатах, наматывая их на колесо. Когда она открыла глаза, полисмены ушли с прибрежной тропы и рассаживались по своим машинам у дороги; прохожие разошлись. Она встала и пошла.

Воспоминание. Когда Фиона жила в соседнем доме, Марго ходила к ней завтракать, и после того, как они съедали тосты с бананом и арахисовым маслом, она смотрела, как Фиона бреется. Бритва гладко скользила по коже, с шорохом срезая волоски, сползавшие темными струями в раковину, и Фиона смотрела на нее из зеркала. С каждым разом все темнее, говорила она. Все гуще и гуще.

Она подошла к судоремонтной мастерской, где старые буксиры, вытащенные из воды, ожидали покраски, и прокатные баркасы хранились до нового сезона. Она остановилась перед магазинчиком на набережной. Она была такой голодной, что не могла не зайти. Там продавались большие канистры лодочного масла, немытая картошка в мешках, речные карты, сложенные в несколько раз.

На доске объявлений она заметила одно о пропавшей кошке и подошла поближе. Там было семь или восемь подобных объявлений, большинство о пропавших кошках или собаках, хозяева которых жили в лодках или квартирах с видом на берег. Но одно объявление было о пропавшей козе, жившей в поле неподалеку. Марго взяла корзину и стала набирать что попало, то и дело выкладывая что-нибудь назад.

Помимо хлеба и джема и воды в бутылках, она купила моток пищевой пленки, пачку бритв и пару ножниц. Выходя из магазинчика, она снова взглянула на объявления о пропавших животных. Где они были теперь? Они ушли, подумала она, под покровом ночи, так же, как она, и как Чарли. На тропе она смолотила четыре ломтя хлеба, давясь ими, и пошла дальше.

Той ночью к ней в сон заглядывал человек, которого она убила, и она ничего не могла с этим поделать. И весь следующий день он продолжал мерещиться ей, выскакивая из-под век, вспыхивая в воздухе и растворяясь, словно угасающая лампочка. В ее видениях он не был ни слепым, ни мертвым. Он был моложе, без морщин на лице, и вскидывал руку в ее сторону.

Она приняла решение, как поступить, и назад пути не было. Мальчиком ей будет легче. Она знала это внутренним знанием. Зеркальца у нее не было, так что она наклонилась над водой, чтобы увидеть свое отражение. Над губой и на подбородке пробивались светлые волоски. Она провела по ним бритвой – и кожа сделалась гладкой и красной. У нее были длинные вьющиеся волосы, как нравилось отцу. Она все обкорнала, оставив неровный ежик, и срезанные пряди поплыли по воде. Проблема была в том, что даже в просторной рубашке она не походила на мальчика. Пусть ее груди были не такими уж большими или округлыми, но все равно. Их никуда не денешь. Она нервозно сняла рубашку. Холодный воздух саданул по животу, точно теркой, сковал дыхание. Она обернула грудь пищевой пленкой, потом еще раз и еще.