чиновника, предки которого занимались изготовлением сукна. Получив религиозное воспитание и окончив школу, он продолжил учебу в иезуитском колледже в Генте (позже там учился и автор «Синей птицы» Морис Метерлинк). Далее Верхарн обучался на юридическом факультете Лёвенского университета и прошел стажировку у адвоката и писателя Эдмона Пикара, многократного номинанта на Нобелевскую премию по литературе.

Непреодолимая тяга к творчеству (Верхарн, как и Цвейг, публиковал стихи с пятнадцати лет, писал в журналы и газеты под псевдонимом «Пантагрюэль»), мудрые и своевременные советы Пикара в конечном итоге определили его судьбу. «Я хотел бы суметь наполнить те разнообразные стихи, на которые меня вдохновляет Фландрия, обильным здоровьем, тучной жизнью, так восхитительно подчеркнутыми Иордансом во всем его творчестве», – писал Верхарн своему другу ван Аренбергу{97} в 1879 году.

Вдохновляясь национальными традициями живописи Рубенса, пребывая под влиянием бодлеровских мотивов{98}, спустя четыре года он издал в Брюсселе свой первый поэтический сборник «Фламандские стихи». Один из подписанных экземпляров Верхарн отправит любимому поэту Виктору Гюго. Не случайно Цвейг, публикуя в «Schuster & Loeffler» сборник избранной поэзии Верхарна в 1904 году, подчеркнет в предисловии: «Эмиль Верхарн, со времен Виктора Гюго, возможно, первый лирический поэт высокого стиля во Франции». Но признание и слава не спешили к порогу дома «бельгийского Виктора Гюго». Критики обвиняли поэта в отсутствии благопристойности, и за такие произведения, как «Свиньи», «Като», «Равнина», прозвали «Рафаэлем навоза». Интересно, что Лемонье за два года до выхода «Фламандских стихов» в своем романе «Самец» писал о «лошадином навозе и остром запахе свиной мочи», но «Рафаэлем навоза» нарекли почему-то не его, а Верхарна.

Поэт впадает в депрессию и удаляется в Форжский монастырь, где три недели проводит в полном одиночестве, наблюдая за монастырской жизнью. В июне 1886 года в парижском издательстве Лемерра выходит его второй поэтический сборник – «Монахи», посвященный поэту Жоржу Кнопфу. Цвейг полагал, что в «Монахах» «кристаллизуется в первый раз тонкое понимание психических оттенков» его поэзии. Далее, обращаясь к символизму и мистицизму, Верхарн создает трагическую трилогию «Вечера», «Крушения», «Черные факелы» и каждую новую книгу неизменно посвящает друзьям – Жоржу Роденбаху, Тео ван Риссельбергу, Вилли Шлобаху, Дарио де Регойосу, Ивану Жилькену, входившим вместе с ним в группу «Молодая Бельгия».

Увлекшись идеями социализма, в 1892 году Верхарн вступает в бельгийскую социалистическую партию, знакомится с рабочим движением. Читает лекции по искусству в Народном доме и Народном университете. Самый известный поэтический сборник того периода – «Города-спруты». Никто до него не делал городские реалии предметами поэтического внимания.

Огромный порт его – зловещий лес крестов;

Скрещенье рей и мачт – на фоне облаков.

Его огромный порт сквозь дым и мглу маячит,

Где солнца красный глаз струями сажи плачет.

Город в его представлении – средоточие финансов, экономики, науки, центр социальных катаклизмов. И это было не случайно – в Бельгии в 1893 году прошла всеобщая забастовка, вызвавшая сильный общественный резонанс.

Герои, мудрецы, художники, пророки.

Все стену тайн долбят, кто ломом, кто рукой;

Одни сошлись в толпу, другие – одиноки,

Но чувствует земля себя уже иной!

Все эти художественные образы находят воплощение в творчестве поэта-урбаниста задолго до встречи с Цвейгом, произошедшей в брюссельском доме скульптора Шарля Ван дер Стаппена: «Я впервые ощутил тогда крепкое пожатие его сильной руки, впервые встретил его добрый, ясный взгляд… Он так и устремлялся вам навстречу всем своим существом, и в первый же час нашего знакомства, как и много раз впоследствии, мне посчастливилось испытать на себе этот бурный, стремительный порыв его души к душе другого. Ничего не зная обо мне, он был уже полон благодарности за одну лишь мою симпатию к нему и подарил меня своим доверием только за то, что мне нравились его стихи. Бурный натиск его дружелюбия смёл последние остатки моей робости».

В последующие годы Стефан станет часто навещать того, «чья жизнь, в каждом ее мгновении, учила меня тому, что лишь совершенный человек может стать великим поэтом». Зимой он гостил у него в пригороде Парижа, в местечке Сен-Клу, где у Верхарна был дом – «до чего же тесен был его домик!» – а в августе неизменно приезжал во Фландрию, переводя новые стихи на немецкий язык, подолгу беседуя обо всем на свете с ним и его супругой, художницей-акварелисткой Мартой Массен, «неугасимым светочем его души, ярким факелом, озарившим всю его жизнь».

Мы еще заглянем с вами в скромное жилище и богатую душу бельгийского поэта на страницах этой книги. Обязательно вспомним и Валерия Брюсова, первого переводчика Верхарна на русский язык, трижды гостившего у него в Бельгии в разные годы. Поговорим о драме «Елена Спартанская», которую Верхарн посвятил Цвейгу и Брюсову, и, конечно, о рукописях поэта.

Не стоит забывать, что Цвейг неуклонно продолжал пополнять свою коллекцию раритетов. От Верхарна ему немало достанется после трагической гибели поэта на Руанском вокзале. «Он ревностно ковал и перековывал строки своих стихов, и в его корректурной правке отражается вся неукротимость воли Верхарна к совершенству. Его рукописи – это настоящие поля сражений, вдоль и поперек усеянные трупами павших от руки поэта слов, через которые лезут другие слова, чтобы в свою очередь так же пасть, и сквозь всю эту мешанину проглядывает, наконец, новая, более прочная форма. Поэт переделывал свои стихи (и, на мой взгляд, не всегда удачно) при каждом новом издании. Друзья, для которых его произведения успевали уже к тому времени стать чем-то нерушимым и близким, пытались почтительно и осторожно удерживать его от переделок, но все их старания были тщетны».

* * *

Окончание Венского университета стремительно приближалось, оттягивать с подготовкой диссертации дальше было нельзя. С весны третьего курса он снимает в Вене еще более тихую комнатку на Франкеюбергассе, 4, а затем на Тюльпенгассе, 6, где 18 месяцев подряд (отвлекаясь лишь на редкие прогулки по Вене с Максом Бродом и короткую поездку в августе 1903 года в Париж и на «очаровательный маленький остров» Иль-де-Бреа) читает книги французского философа-позитивиста Ипполита Тэна.

«Тэну принадлежат удивительные слова, звучащие, казалось бы, горько и сурово: “Без философии ученый – всего лишь ремесленник, а художник – шутник”. Истина, которую можно извлечь из этого афоризма, чрезвычайно важна для теории искусства, но для того, чтобы она раскрылась, необходимо сначала освободить понятие философии от его схоластических толкований». Это размышление Стефан приводит во вступлении к изданному в 1903 году альбому графики художника Лилиена. Отзвуки эстетического учения Тэна прослеживаются и в рецензии Цвейга на роман Гончарова.

Увлечение историей Франции, ее культурой, классической и современной литературой, долгие беседы с Камиллом Хофманом и свободное владение французским языком помогут Стефану «за пару месяцев переворошить