Мы позвонили в дверь, кто-то принялся неловко открывать замок за замком. Дверь открылась, на пороге стояла моя старуха. Добрый день, сказала Анита, я, Анита, подруга вашей дочки. Я вас помню, сказала моя старуха, мы были соседями. Она всегда со всеми людьми старше пятнадцати лет говорила на «вы». Заходите. Мы вошли в гостиную, которая была моей гостиной. Где он, спросила я. Кто он, спросила она. Он, сказала я. Твой отец спит, она посмотрела на Аниту, моя дочка не умеет себя вести, сказала она. Вовсе нет, сказала Анита, а не сварите ли вы нам кофе, мне, если не трудно, с горячим молоком. Пока старуха варила кофе, мы оглядывались по сторонам. Диван, два кресла, низкий бамбуковый столик со стеклянной поверхностью, на стене моя фотография, там я маленькая. В волосах у меня большой бант, он и она держат меня за обе руки. Окна без занавесок. Через стеклянную балконную дверь видно несколько мужских пижам, они висят на сушилке. На балконе полно цветов, моя старуха цветы не любит, цветы люблю я. Она вошла в гостиную и принесла кофе, горячее молоко и несколько кусков домашнего торта. Анита глотнула кофе, откусила кусок торта и сказала: торт у вас супер, я и не знала, что вы делаете торты, я думала, что вы все время курите в уборной на втором этаже и шамкаете ртом. Теперь нет, сказала она, а что еще рассказала вам обо мне моя дочь? Она сказала, что вы мягкая, как улитка, и что пока отец ее избивал, вам было на это насрать, у вас нет яиц, вы никогда ее не защищали, вы были трусливой. Нет, сказала она, у меня всегда были яйца, когда речь шла о том, что мне небезразлично. Моя дочь меня не интересовала, она и теперь меня не интересует, вы, дети считаете себя центром мира своих родителей, а это не так. О, сказала Анита, расскажите мне об этом поподробнее. Дорогая Анита, вы, дети, ужасно эгоистичны, сначала вы маленькие гаденыши, потом гаденыши постарше, потом становитесь большими гадами. По мере того как идут годы, вы все чаще заглядываете в детство, находите там ошибки ваших родителей, но у вас не хватает сил послать нас на хуй, и вы просто возвращаетесь к нам и хотите плакать на нашем плече! А позже, когда наше плечо уже высохло, когда мы больше ничего не можем вам дать, вы перестаете к нам приходить, звонить нам по телефону, не приводите внуков. Результаты анализа трудного детства становятся для вас алиби, чтобы послать нас на хуй. Знаете, сказала Анита, это сильно сказано, вы очень изменились. А что до трудного детства, сказала она, то трудного детства не существует. Если папа тебя бьет, или если твоя мама шлюха, или если папа пьет, или если папа не пьет, но пьет мама, или если пьют оба, если бьют оба, то почему нужно считать это трудным детством, сказала моя мама. Это лучший из всех возможных способов подготовки к жизни, в которой люди пьют, дерутся, блядуют и пьют, или просто блядуют, на все плюют или наоборот, не могут плюнуть на то, на что нужно плюнуть, а земля продолжает вертеться. Это предрассудок, считать, что ребенок вырастет счастливым человеком, если папа до пятнадцатого дня рождения сажает его к себе на колени, а мама до тридцатого готовит ему завтрак. Если бы я своей дочери каждое утро варила какао, она от этого не стала бы счастливой. Ты счастлива, спросила она меня. Да, сказала я, мне просто супер. Вот видите, Анита, сказала моя мама. Хорошо, сказала Анита и вытерла губы толстой зеленой бумажной салфеткой, но хоть один раз вы бы могли ей помочь. Почему вы просто молчали и шамкали ртом в уборной на втором этаже? Я не хотела расплачиваться своей пиздой за то, про что моя дочка думала, что это счастье, вот почему. У меня были свои принципы, мне не хотелось ебаться с отцом моей дочери. Он умолял меня, ползал передо мной на коленях, гладил меня по голове. Я не хотела даже глаза открыть, он стоял на коленях возле нашей кровати, я любила спать до полудня. Я думаю, сказала Анита и посмотрела в окно, за окном падал снег, я вам кое-что сейчас скажу, мы находимся здесь только потому, что это сон, наяву мы бы сюда и под страхом смерти не сунулись, поправь меня, если это не так, сказала мне Анита. Это так, сказала я. Почему, Анита, говорите все время только вы, почему ты ничего не скажешь? Всегда ждешь, чтобы за тебя все сделал кто-то другой, говори, скажи что-нибудь, это моя мама сказала мне. Я молчала, уставившись в ее маленькие голубые глаза, господи боже мой, а я-то думала, что глаза у нее большие и карие. Дорогие мои, сказала она, мы слишком много думаем о себе, мы люди, а по телевизору я слышала, что между нами и крысами разницы почти нет. Почему же крысы не анализируют свое детство? Исследования показали, что сходство между человеком и дрожжами, а дрожжи — это одноклеточные грибы, просто ошеломляющее. Может быть, моя дочь всего лишь гриб, который выебывается и думает, что думает, и думает, что у нее есть воспоминания. А вот вам, дорогая Анита, папа говорил: ты моя принцесса, моя маленькая принцесса? Нет, сказала Анита, нет, он говорил мне: мышка моя маленькая. Вот видите, вы были мышкой, моя дочка была шлюхой, но разве вы считаете себя более счастливой? Не знаю, сказала Анита, но когда я оглядываюсь назад… А зачем взрослым людям, которые несут ответственность за свое сегодня и завтра, смотреть назад?! Это линия наименьшего сопротивления, вы, современная молодежь, не можете взять свою жизнь в свои руки, поэтому постоянно повторяете, что папа называл вас шлюхой или мышкой, и считаете, что это определило вашу жизнь. Дорогие мои, папа больше не папа, папы нет, и вас, девочек, нет, пора с этим примириться. Папа это старик в инвалидной коляске, а вы мамы из чьего-то другого детства, вы уже персонажи из прошлого, научите своих детей не оглядываться. Жизнь это ходьба, топ, топ, топ, вперед, вперед, вперед… супер, сказала Анита, это супер, что вы полны оптимизма, а ведь вы же старуха, вы скоро умрете. Нет, сказала она, для смерти нет правил, посмотрите некрологи в газетах, покойники становятся все моложе, мы, старики, умираем последними, и это потому, что мы не оглядываемся. Есть только вперед и завтра. Ах, сказала Анита, вы такая же мама, как и любая другая дочкина мама, а именно — вы говно, вы хотите, чтобы ваша дочка постоянно чувствовала какую-то свою вину. Мамы! Какого хрена вы не научили нас не смотреть назад, сказала Анита. Я не люблю свою маму, сказала Анита, она надоедает мне, все время звонит по телефону и шмыгает носом, жалеет себя: приходи, приходи я одна, мне плохо, — мне бы хотелось иметь другую мячу. Ничего подобного, сказала ей моя мама, вы только пиздите, вы, дочери, вы бы все хотели иметь не таких мам, какие у вас есть, а если вам дать таких мам, каких вы, по вашему мнению, хотите, знаете, что бы тогда было, мои дорогие? Будь мы не такими мамами, какие мы есть, мы бы сказали вам: эй, сучки, что вы нас обсираете, когда сами вы еще хуже нас?! Ебетесь с мужьями, которых не любите, делаете домашние задания детям, которых ненавидите, отсасываете шефу, которого презираете, отвечаете на телефонные звонки матерей, которые вам надоедают. Лицемерные трусихи, прислужницы, рабыни, слепые, дешевые бляди, вы боитесь нас, родителей, боитесь своих детей, и мужей, и любовников, и начальников на работе, и государства, вы трясущиеся от страха овцы, и яиц у вас хватает только на то, чтобы бросить трубку, когда вам звонит ваша старая мама. Откуда у вас, слепых, такое высокое мнение о самих себе, зачем вы тратите время на то, чтобы анализировать ошибки своих матерей, станьте вы наконец взрослыми, жалкие сучки, схватите вашу жизнь в свои собственные ухоженные руки, отъебите своих ненужных вам ебарей, не ходите в школу слушать, что думают о ваших тупых детях несчастные учительницы, сделайте что-нибудь для самих себя, так говорила моя мама. На пушке над верхней губой у нее выступил пот. Я сосала свою сигарету в уборной на втором этаже так, что дымом пахло во всем доме. А кто из вас сосет себе в удовольствие? У вас рот против вашей воли битком набит хуями! Да, сказала моя мама! Мы с Анитой смотрели на нее, лицо у нее покраснело, маленькие голубые глаза сверкали. Ну, сказала Анита, знаете, вы правы, иметь такую маму, как вы, никто бы не захотел. И посмотрела на меня. Ведь правда, иметь такую маму никто бы не захотел? Никто, сказала я. Она встала и понесла на кухню чашки от кофе. Подождите, сказала Анита, я помою наши чашки. Зачем, у меня посудомоечная машина. Мне нужно дать лекарство твоему отцу, она посмотрела на меня, ты хочешь видеть своего отца? Сейчас мы его разбудим, ему будет приятно, что ты пришла. У него нет шанса, сказала я, я не хочу его видеть. Я заволновалась. Да ладно, сказала Анита, мы же вдвоем, подумаешь, давай посмотрим на папу. Мы вошли в детскую. Мы спим отдельно, сказала она, так практичнее. Папа лежал на спине, его пустой рот был открыт, на подушку тонкой струйкой стекала слюна. Вот видите, девочки, как хорошо он спит. Да, сказали мы, очень хорошо. В воздухе совсем не было запаха старческого тела, мочи, лекарств. Воздух такой чистый, сказала Анита, как вы этого добиваетесь? Стараюсь, тружусь как вол, и мне еще одна женщина помогает. Видишь, сказала она, на ночном столике мы держим твою фотографию, это ты в восемь лет. Ого, какая ты была красивая, сказала Анита, высокая, худая. У него почти не осталось волос. Его голый, серый череп был покрыт светлым пухом. Она потрясла его, схватив руками за плечи: просыпайся, просыпайся. Он открыл глаза, большие, карие, как это так, почему глаза у него не маленькие и не голубые? Просыпайтесь, просыпайтесь, сказала Анита. Моя старуха просунула руки ему под мышки: помогите мне, Анита. Я стояла в дверях и смотрела. Они его посадили, слюни висели у него от подбородка, по шее и дальше под пижаму. Совсем не тяжелый, сказала Анита, я, перед тем как мы пришли к вам, говорила вашей дочери: давай выбросим его в окно, это дерьмо старое. А сейчас мне кажется, что в этом не было бы никакого смысла. Не было бы, сказала она, теперь это мой маленький ребенок. Он широко открыл глаза. Смотри, смотри, видишь, кто к нам пришел, сказала она и марлей вытерла ему слюну, посмотри-ка. Ба, сказал он, бабабабаб. Браво, слышите, как хорошо он говорит, браво, малыш. Бабабаба, произносил его беззубый рот, он смотрел на меня и улыбался. Он может говорить, просто ему нужно дать время раскачаться. Ну, кто у нас сейчас будет пить сок, кто, сказала она. И поднесла к его губам розовую пластмассовую поилку, я увидела, как на его тонкой шее заходил кадык, вверх-вниз, потом остановился посередине. Таак, сказала она, теперь мы нашему малышу вытрем рот. Он громко засмеялся. У него хорошее настроение, сказала она. Вы узнаёте вашу дочку, сказала Анита, это она, шлюха, шлюха, шлюха, шлюха. Если мы будем повторять «шлюха, шлюха», может быть, он что-нибудь вспомнит. Давай вместе, и мы с ней принялись повторять: шлюха, шлюха, шлюха… Я шлюха, твоя шлюха, говорила я. Бабабабба, ба… Он смотрел на меня. Бабабаба, ба, ба… Поменяй ему памперс. Хорошо, сказала я. Супер, сказала Анита, давай снимем с него мокрый, посмотрим, как выглядит голым этот, в свое время страшный, дядька. Папа, сказала Анита, мы сейчас увидим тебя голым, и шлюха перестанет тебя бояться. Она сняла с него одеяло, тихо шумел электрический обогреватель, стянула с него пижамные штаны, он засмеялся во весь голос. Хихихихихи. Знает, что сейчас я обмою его теплой водой, а потом припудрю тальком, ему очень нравится, когда его пудрят тальком, ему щекотно. Она сняла с него памперс довольно большого размера, он лежал спокойно, две тонких желтых ноги, похожих на овечьи, маленький член едва виден, редкие седые волоски. Ох, сказала Анита, какая трогательная беспомощность, ох уж эти отцы, эти гадкие, злые отцы, если бы знать, каковы они на самом деле, было бы легче. Вот если бы ты знала, что твой папа в один прекрасный день станет таким, две тонких желтых ноги и крохотный член, разве ты стала бы кричать «айооооой», спросила меня Анита. Нет, не стала бы, сказала я. Вот видите, не надо смотреть назад, вперед, только вперед. Все мужчины нашей жизни станут такими, две тонких ноги и крохотный член среди седых волосков, такими и нужно их видеть. Сейчас я люблю этого моего малыша. Ну, давай, сказала она мне, надень на него памперс. Я упаковала его тонкие ножки в памперс, он зашамкал ртом. Это же супер, сказала Анита, когда-то шамкали вы, теперь шамкает он, все время кто-то шамкает, почему в жизни с нами не происходит ничего нового? Да, это так, сказала она, жизнь каждого из нас это только повторение, нужно расслабиться, наслаждаться жизнью, найти себе какое-то хобби. Жалко, сказала Анита, что мы с вашей дочерью не можем найти по паре желтых ног и засохший хуй, чтобы упаковывать все это в шуршащие памперсы, это помогало бы нам расслабляться. Наши семейные хуи большие, или считают себя большими, они не хотят упаковываться в бумажные памперсы или становиться для нас игрушкой, они хотят быть нашими повелителями. Нужно ждать, просто нужно ждать. О’кей, сказала я, накрою его, и я накрыла его коричневым одеялом в светлых крапинках, его мама подарила мне на свадьбу. Бум, бум, бум, бум! Кто-то барабанил в дверь, бум, бум, бум! Я проснулась. Дверь в мою комнату сотрясалась. Выходи, шлюха, орал отец! Я звонил твоему мужу, отправляйся домой, шлюха!