Невидимый мужик

22 ч. 51 мин.

Она шла по залу, вспоминала еще ярче, еще подробней.

«Ты пересела в кресло, выключила свет. Да, сперва свет. Но так и не заснула. Ну, помнишь, дура? Еще запах нашатыря и бензина авиационного стоял в комнате островками. Помнишь, подумала: проветрить бы! Да форточки наглухо забиты. А дверь – ту снаружи заперли. Ну и закрыла ты, Волюха, глаза, и села в кресло, уже и не мечтая глотнуть свежего воздуху…»

Форточки были забиты наглухо. Дверь заперли снаружи. Отчаявшись глотнуть хоть чуток свежего воздуха, Воля уселась в кресло, выключила свет.

Тихо дрогнула дверь: кто-то словно налег на нее плечом. Затем медленно щелкнул замок.

«Демыч, собака, – сами собой, от злости, сплющились веки. – Порву пополам, гада».

Дверь дрогнула еще раз. Через минуту кто-то мягко дотронулся до плеча.

Воля приоткрыла один глаз, потом второй.

Рядом, в полутьме, в длинной вязаной кофте и легких валеночках стоял Андрей. Был он виден смутно, но все ж таки достаточно, чтобы определить: точно, он!

– Я валенки нарочно надел. От них шуму – никакого, – тихо смеялся Андрей. – И, представь, не услышали. Демыч и его амбалы наркотой накачались, грезят. Одна Никта фурией по дому летает. Но она тебя боится. Я сперва на чердаке прятался. А потом рраз– и сюда!

– Ну все. Поехала крыша по скату горы. Убили Андрея, или лежит он к койке привязанный, а сюда – является. Ясно, понятно, – частью про себя, частью вслух высказалась Воля.

– Да не убили. Живой я.

«Вот-вот. Будет теперь сюда тенью шастать. Дура ты, дура! Сперва с Натанчиком связалась, думала в революцию поиграть. Потом – Пустое Рождество, костры… Вот тебе и расплата: и мужика стоящего под пулю подвела, и крыша у тебя поехала. Да еще гранату завтра на живот нацепят… Каюк тебе, Волюн, каюк!»

– Пшитть! – как на кошачью тень, шикнула Воля вслух на Андрея.

– Брось, Воля, не трепи нервы. И без тебя растрепали их. Рана-то у меня не тяжелой оказалась. В левую руку, в мякоть плеча, чуть локтя повыше. Да не в ране дело. Ты свет на минуту включи. Все сразу и поймешь. А чего не поймешь – я объясню. Я ведь бывший астрофизик, ядрена вошь, да и с химией знаком неплохо.

Воля с отчаяния дернула торшер за висюльку. Включился красноватый болезненный свет. Но и в таком, не слишком ярком свете, было ясно: Андрея нет.

– Вот так так! – Воля расхохоталась. – Я ж говорила, говорила я… Тоже мне, астрошизик нашелся!

– А ты выключи опять.

Воля, чуть поколебавшись, выключила.

Андрей стоял рядом, в валенках, в деревенской женской кофте, улыбался.

– Ну, теперь понимаешь?

– Что это я должна понимать? – соскочив на всякий случай с кресла, обойдя его сзади, а потом и спрятавшись за ним, спросила все сильней себя жалеющая, разве только вслух не причитающая Воля.

– Вот и видно: в науках ты – ни бум-бум. Ну? Все ведь элементарно, Волюн. Красочкой они меня специальной обрызгали, красочкой! Есть такая красочка. Я о ней еще при конце советских времен слыхал. Тогда среди наших физико-химических тупарей прошел слушок: создали, мол, такую красочку, для нужд армии. Напылил из пульверизатора – и не видно человека. Ну разве слегка только рожки да ножки из воздуха торчат… А ведь так кого хочешь от глаз скрыть можно: и шпиона, и диверсанта, и целый полк. Химики-физики наши тогда шутили еще: на кой хрен эта красочка армии? Капээсэсу сраному она как раз и сгодится: напузырил красочки в баллон пообъемней, брызнул – и ни тебе черноземной деревни вымирающей, ни Чернобыля блядского, никаких страждущих и правды алчущих.

– Чего ж тогда Горбачева этой красочкой не сбрызнули? – не удержалась Воля. – Может, хоть пятно с лысины свели б. А с пятном этим, глядишь, все правители бывшие и нынешние, да вкупе с депутатами обрыдшими, с экранов на фиг свалились бы…

– Не веришь, значит, в красочку? Может, и правильно, что не веришь. Красочку-то изобрели, ингредиенты смешали… Да только наполовину все сделать успели: разгром, распад, крах! Вот и вышло: днем человек (только человек, на предметы и на животных красочка почему-то не действует) не виден. А ночью – пожалуйста, смотри сколько угодно. Ночью этой красочки – как не бывало. Ну, то есть не действует ночью красочка!

Воля включила-выключила свет. Так оно и было.

– Эти нелюди – уж и не знаю точно, как их назвать – красочку откуда-то и уперли. Демыч вчера хвалился. – Андрей огорченно смолк. – Собаку ею при мне брызгали. Одна собака до вчерашнего дня на даче-то оставалась. А слышал я – много их здесь у прежних хозяев было. Остальных Демыч сжил со свету. Не любит он собак. «Мы сами не хуже собак. К чему этот глупый дубляж?» – так варнякает. Ну, мазали они собаку краской, мазали – не действует! Тогда Демыч придумал собаку эту последнюю – гашишем поить. Напоили – она пошаталась-пошаталась по дому, да и сдохла. Потом вот – меня намазали.

– Поцелуешь меня? – спросила неожиданно Воля.

Андрей – это было и в темноте хорошо заметно – вздрогнул.

– Поцелуй. Если ты живой, конечно…

Не дожидаясь, пока Андрей двинется к ней, Воля оббежала кресло, обхватила Андрея обеими руками, не забыла дернуть его тихонько за бороду, убедилась, борода настоящая – колкая, жесткая, – ткнулась ему губами в щеку, охнув, стала раздевать Андрея, потом бросила, вмиг разделась сама…

– Ты мужик, мужик… Невидимый – а мужик! – шептала Воля, подымаясь и опускаясь над вжатым в кресло гостем. – И живой, живой… Ущипни меня за задницу… Сильней, больней. Ну!

– Воля Васильевна, не спите?

Из-за дверей послышалось царапанье, кряхтенье. Никта явно собиралась войти.

Воля мигом дернула висюльку торшера, стоявшего рядом с креслом. Включился свет, Андрей стал невиден. Воля плотней обхватила его ногами.

– Что вы… что вы делаете? – застыла на пороге Никта.

Воля, полуобернувшись, резко зашипела:

– Ну и дура же ты, Никта! Ну Демыч велел мне. Узор на кресле велел изучать до утра.

– Узор? А чего… чего в таком виде?

– Ой, ну Господи! – нетерпеливо и уже по-настоящему раздражаясь (еще, еще – любви! Надо продолжать! Смелей, острей, глубже!) тихо крикнула Воля. – Ну надоели одежки! Ночь же, Никта. Шла бы и ты, детка, баиньки… А то взорву тебя завтра, к чертям собачьим!

– Я пришла… Я как раз хочу отговорить вас от всех этих дел. Бросьте из себя героиню-то корчить. Я таких-то героинь на Тверской повидала. Сегодня она геройствует, сутенера ни во что не ставит, а завтра – труп в подворотне. Выкиньте из головы этот терроризм сучий! Упросите Демыча, чтоб при кухне оставил, вместо Фадеевны. Ну вместо бабы нашей рябой. Да ей давно пора на пенсию, – бубнила и бубнила Никта в спину голой Воле.

– И не подумаю. А тебя, если ныть не прекратишь, ей-богу, рвану завтра. Мне Демыч только спасибо скажет.