— Скажи, что у меня занял.

— Ага, а потом, скажет, отдавать? Так на какой черт было тратить деньги на цветы, когда на жизнь не хватает? Вот незадача, мать ее! Ну придумай что, Сань?

— Объясни тогда так – мол, подшефные подарили. Ты им занятие показательное устроил, а они тебе цветы.

— Да? А с чего вдруг подшефные цветы-то станут дарить?

— А это уже их дело. Решили подарить, вот и подарили. Ты-то при чем?

— Верно. Так, пожалуй, и скажу. Проверить она не сможет. Молодчик, Сань! Ладно, покатил я на рынок. Оставляю вас, ваше благородие, наедине с прекрасной дамой.

Вова скрылся в ближайшем переулке, Доронин продолжал ждать. Катя закрыла палатку ровно в восемь, и они пошли знакомой уже дорогой.

— Катя, вы местная?

— Да. Здесь родилась, выросла, училась и живу в маминой квартире, в той самой, где и появилась на свет. Отец умер, когда я была еще маленькой. Он был монтажником. Однажды страховочный трос оборвался, и папы не стало. Мама после этого долго болела, она очень любила отца, в результате стала инвалидом. А тут еще я со своими проблемами. Но стерпелись как-то, жизнь – она не останавливается. Бьет, калечит, но не останавливается. Помыкалась, Саша, порядком. По профессии я учитель младших классов. В школу устроиться не смогла – все занято. Кем только не работала. Нянечкой в яслях, санитаркой в больнице, кондуктором. За труд платили чисто символически, и ни на что большее я и не рассчитывала. Потом вот палатка подвернулась, сейчас с материальной стороны полегче стало. Но угнетает постоянная боязнь остаться без работы. Какое-то нервное ожидание чего-то худого.

— Катя, вы просто выбиты из колеи, лишены душевного равновесия, ибо сталкиваетесь с трудностями в одиночку. Вам необходима поддержка. Нужно сказать себе: все! Не желаю я больше так, хочу и буду жить новой жизнью. А я всегда готов поддержать вас. Не скрою, Катя, вы мне нравитесь, если не сказать большего. Я хочу вновь обрести смысл жизни, а не плыть по течению, надеясь на то, что в результате куда-нибудь да вынесет…

Катя шла молча, низко наклонив головку в шерстяной спортивной шапочке, из-под которой выбивались густые темные волосы. Александру вдруг захотелось окунуться в них лицом, почувствовать волнующий запах ее духов, запутаться в ее волосах на всю оставшуюся жизнь.

— Спасибо, Саш. Но поймите и меня правильно, мы знакомы всего лишь несколько дней, хотя я поняла, что человек вы благородный. Есть в вас что-то, чего не хватает многим. Но мне нужно время, чтобы привести чувства в порядок, определиться. Не обижайтесь ради бога на меня, неблагодарную, я хорошо отношусь к вам, Саша, но, пожалуйста, не торопите меня. Я не готова пока принять решение.

— Но вы и не отрицаете возможность того, что у нас может быть будущее?

— Нет, не отрицаю.

— Этого достаточно, Катюша. А время? Его у нас впереди много – вся жизнь, я подожду.

Они подошли к знакомому дому. Александр, улыбаясь, сказал:

— Домой вы меня, по понятной причине, не приглашаете. Я понимаю и не настаиваю. До свидания, Катя.

— До встречи.

Катя прошла через скверик к подъезду, остановилась на входе, обернулась к стоящему недалеко подтянутому и стройному офицеру. Задержала на нем взгляд, улыбнулась, помахала рукой. Александр ответил ей тем же. Когда Катя вошла в подъезд, Доронин глубоко вздохнул, посмотрел вокруг, улыбнулся неизвестно чему. «Мы будем вместе. Обязательно будем». Ему захотелось обнять неизвестную старушку, проходящую мимо, обнять березу, стоящую рядом, обнять весь мир. Жизнь продолжалась, и все теперь впереди. Они проживут долгую, счастливую жизнь. Жизнь, полную смысла. Тоска окончательно отступила. И водка больше была не нужна.

Предсказания Николая, что дедовщина по-любому проявит себя, подтвердились. Прошла неделя усиленного контроля. Ничего в смысле нарушения дисциплины не происходило, и его решено было смягчить. Офицеры и так были загружены службой, и дополнительные длительные нагрузки на пользу не шли, неизбежно сказываясь на качестве их основной деятельности. Поэтому Доронин с понедельника отменил суточный режим нахождения ответственных офицеров в роте, и теперь контролирующий порядок оставался в казарме до отбоя. Этим не преминули воспользоваться отдельные старослужащие, которым не по нутру были введенные ранее порядки.

Однажды уже спящих Николая и Костю поднял дежурный по роте, сержант Смагин.

— Подъем, духи! Оделись и в сотрир, на беседу, быстро!

— Какую еще беседу? – спросил спросонья Колян.

— Там узнаешь какую, а ну мухой взлетели! – Началось, – буркнул Коля. – Не бойся, Кость, – прорвемся.

Пришлось подчиниться. Друзья, протирая глаза, зашли в туалетную комнату. Там находились Гольдин – их командир отделения, Кузя – старослужащий Кузнецов из первого взвода, Корявый – Коркин, сослуживец и одногодок Кузи. Замыкал шалман дежурный по роте – Смагин. Туалетная комната делилась на две. Передняя – умывальник, задняя – собственно туалет. В передней, почти посередине, сидел на стуле, закинув ногу за ногу, Гольдин. Остальные расположились полукругом. Смагин встал у двери, как бы перекрывая выход. На окна опущены темные шторы светомаскировки.

— Ну что, духи? – начал Гольдин. – Служба медом кажется? А? И думаете, бляди, так и дальше будет? Как ротный вам пел? Гвоздь в грызло! Поняли, обмороки?

Сержант встал, подошел к Косте, тыча его пальцем в грудь:

— А ты, интеллигент вшивый, считаешь себя на особом положении? В стукачи заделался, козел трухлявый? Отвечай, когда сержант спрашивает!

— Что-то я не пойму о чем вы, товарищ сержант?

— Ах, ты не понимаешь? Может, так поймешь?

Гольдин резко ударил Костю в солнечное сплетение. Удар был неожиданным, и Костя не успел напрячь пресс. Боль перехватила дыхание, и он согнулся. Тут же ребром ладони Гольдин ударил по незащищенной шее. Костя охнул и упал на пол.

— Ты че делаешь? – подал голос Колян. – Очумел, что ли?

— Че? Че ты, балбес, вякнул?

— А ничего! За что бьешь?

— Да ты никак борзый, душара?

Гольдин попытался ударить Колю, но тот, имеющий довольно богатый опыт деревенских кулачных боев, легко уклонился, не сходя с места.

— Вы че беспредельничаете? Нагрузить хотели? Грузите. А зазря бить нечего.

Почувствовав в Коляне скрытую угрозу своему дешевому авторитету, Гольдин решил сменить тактику.

— А ты, Горшков, ничего. Смекаешь, что к чему. Видать, не раз был бит.

— И бит был, и сам бил неслабо. Мне до фени все, когда заведусь.

— Ну-ну! А че за этого заступаешься? Он же стукач?

— Кто тебе такую ерунду сказал?

— Голь? Че ты с ним базаришь? – вступил в разговор Кузя. – Он же сам напрашивается, так грузи его по полной.