и левом крыле Западного фронтов, изложил вам в своих донесениях. В них указал и на необходимость передислокации части войск, а также срочной доставки на оба фронта боеприпасов, особенно снарядов для орудий.

— Ваши донесения мне понравились, — негромко обронил Верховный. — В них речь идёт о конкретных проблемах, без решения которых нельзя рассчитывать на успех операции. Я правильно вас понял? — Он несколько раз попыхтел трубкой.

— Именно это я и хотел подчеркнуть. — Василевский передохнул.

Верховный прошёлся неспешными шагами вдоль стола, вернулся и остановился напротив сидевшего маршала.

— Скажите, какое впечатление произвёл на вас генерал Рейтер? — спросил он. — Только говорите честно, как на духу. Надеюсь, вы с ним беседовали?

— И не раз, товарищ, Сталин. — Василевский сделал паузу, но Верховный не обронил ни слова, и он продолжал: — Скажу откровенно, мне даже стало жаль Макса Андреевича.

— Даже так? — Верховный удивлённо вскинул брови. — Отчего вдруг жаль?

— Рейтер взвалил на свои плечи тяжкий груз, хотя признаться в этом себе не может. Когда я попросил его показать на оперативной карте, какие соединения фронта должны наносить главный удар в предстоящей операции и где, он начал путать номера стрелковых дивизий, с трудом находил их боевые рубежи, а потом, виновато взглянув на меня, предложил пригласить в комнату своего начальника штаба фронта, заявив, что тот лучше знает огневые рубежи каждого войскового соединения. «Я не успел изучить создавшуюся ситуацию», — добавил генерал Рейтер.

Сталин задумчиво молчал. А Василевский грустно проговорил:

— Максу Андреевичу я прямо заявил, что у него очень слаба оперативная подготовка и ему ещё многое нужно изучать. Опять же у Рейтера нет чёткого плана по операции «Кутузов», не отработано на карте взаимодействие войск Брянского фронта с левым крылом Западного фронта, а также с Центральным фронтом генерала армии Рокоссовского. На моё замечание, куда это годится, он возразил, мол, до начала операции ещё больше двух недель и он наверстает упущенное.

— Я это предвидел, — печально промолвил Верховный. — Значит, вы считаете, что генерала Рейтера надо кем-то заменить?

— Не кем-то, товарищ Сталин, а наиболее опытным в военном деле генералом, — уточнил свою мысль Василевский.

Какое-то время Верховный молчал, по его напряжённому лицу было видно, что он о чём-то размышлял.

— Может, поручим Брянский фронт генералу Попову? — неожиданно предложил Верховный.

Начальник Генштаба тотчас ответил:

— Это решать вам, товарищ Сталин, но заменить Рейтера необходимо. Я дотошно проверил 11-ю гвардейскую армию генерала Баграмяна. Армия как туго сжатая пружина, дай ей приказ, и она устремится на врага. Вот из таких генералов, как Баграмян, вырастают командующие фронтами.

— Смелое заявление! — усмехнулся Сталин, пощипывая усы. — Надо мне присмотреться к генералу Баграмяну, может, и вправду пора дать ему фронт?..

Командир противотанкового орудия старшина Шпак выбрался из дальнего угла окопа и поднялся наверх. Утро выдалось таким, каким было вчера, — солнечным и безветренным. На огневой позиции тишина. На противоположной стороне поля, заросшего густым и высоким бурьяном, находились вражеские позиции. Иногда оттуда постреливали снайперы, если замечали наших бойцов. Три дня тому назад таким же утром был убит наводчик с соседней батареи. Он вылез из окопа и с котелком поспешил к роднику, чтобы зачерпнуть холодной воды, но едва сошёл с бруствера, как пуля угодила ему в грудь и он упал замертво. В тот же день старшина Шпак собрал в окопе свой расчёт и жёстко потребовал соблюдать маскировку на огневой позиции. Говорил он приглушённым голосом, не без тревоги за своих подопечных.

— Значит так, сынки: отныне отлучаться с боевой позиции только с моего ведома, ясно? — На скулах старшины заметно заиграли желваки. — Ходить на позиции в полный рост запрещаю!..

— А если надо сбегать в санчасть? — подал голос заряжающий — ефрейтор Игнат Рябов.

Пожалуй, в расчёте он был крепче всех: высокого роста, крутоплечий, с мускулистыми длинными руками, любил шутки-прибаутки, но своё дело знал до тонкости. Старшина Шпак поручал ему самую тяжёлую работу, и он был доволен, улыбался и, глядя на своего сверстника, наводчика Сергея Буряка, говорил:

— Наводить пушку на цель дело лёгкое, но весьма деликатное, у тебя оно получается неплохо. А вот если станешь подавать снаряды, силёнок не хватит. Что, будешь возражать?

— Потому я и не стал заряжающим, — усмехнулся боец. — Но если придётся в бою это делать, силы в себе найду.

У орудия куском ветоши вытирал снаряды заряжающий. Увидев командира расчёта, он мигом выпрямился, поправил ремень и, одёрнув гимнастёрку, вытянул руки вдоль туловища. Он успел заметить, что взгляд у старшины суровый, хотя в карих глазах светились смешинки.

— Игнат, — глухим голосом заговорил Шпак, — болячка у меня под мышкой вскочила, левую руку не поднять. Схожу в санчасть, так что остаёшься за меня, ясно?

— Слушаюсь, товарищ старшина! — откозырял ефрейтор и добавил: — Чистку снарядов закончу — стану замок орудия смазывать.

— Хорошо, Игнат, не то фрицы вот-вот начнут атаку и всем нам хватит дел по самое горло. — Шпак на минуту о чём-то задумался. — А чего вчера утром ты был такой грустный, а? Кто-нибудь обидел?

— Никак нет, товарищ старшина, — зарделся заряжающий. — Плохую весточку из дома получил... — Он замялся, размышляя, надо ли продолжать. Старшина уловил на полном лице бойца растерянность и тронул его за плечо.

— Скажи, я слушаю. Боль, Игнат, никак нельзя носить в себе, она точит душу, а там и до беды недалеко.

Ефрейтор поднял на старшину глаза, в них читалась едва скрываемая тревога.

— Невеста моя, Наташа, обещала меня ждать, а сама вдруг добровольно пошла в медсёстры...

— Так это здорово, Игнат, она тоже, как и ты, защищает свою Родину от фашистов! — воскликнул Шпак. Ему даже стало отчего-то весело.

— Да, — жёстко прервал его заряжающий, — моя Наташа успела попасть на фронт, и её ранило в бою. Теперь лежит в каком-то госпитале. Даже маме моей не написала, как к ней приехать. Хуже того, долго скрывала своё ранение, не хотела, чтобы я об этом узнал.

— Сочувствую тебе, Игнат, но если всё-таки дала о себе знать твоей маме, значит пошла на поправку, — убеждённо