«Вижу», – неохотно признал я справедливость утверждения нечисти.

* * *

Моя жизнь на таможенном посту вернулась в свою привычную колею. Утром занятия с учителем фехтования, днем немногочисленные служебные дела, вечером тренировки со стрелометом. И всюду меня сопровождали бес и Кейтлин ди Мэнс. Суккуба, надо сказать, в последнее время совсем обнаглела – не прогонишь, как ни старайся. Словно чувствует, что я по ней с ума схожу, и дразнится…

Немного тревожило меня то, что у паромной переправы больше не появлялось крупных отар. Степняков не было, а остморские дельцы никогда по многу овец и не гнали. На одну-две загрузки парома, не больше. И обманывали совсем малость. Кто до сотен голов свою отару округлит, кто до полусотен… Не контрабанда, а просто смех! Даже связываться неохота. А мне ведь надо бы кого-нибудь заловить, чтобы Дустум поверил тому, что я ему поведал…

Впрочем, я подозревал, что так оно и будет. Не настолько здесь злоупотребляют беспечностью служащих таможни. Чуть-чуть приврут – и рады. А вот бес расстраивался и постоянно ныл, что никакого прибытка с этой службы.

Однако повезло. На четвертый день степняки пригнали отару. Почти в десяток тысяч голов. А заявили немногим менее восьми…

Не подав виду и проигнорировав смешки наглых контрабандистов, считающих, что все, как обычно, сойдет им с рук, я дождался окончания перевозки и оформления бумаг. После чего погнал весь дежурный десяток считать овец в загонах.

Что тут началось… Настоящее светопреставление! На меня обрушился целый шквал просьб, увещеваний, угроз и ругательств. Причем стражники больше всех ныли, не желая считать ораву овец. Но я отбился и настоял на своем. Пришлось десятку Руперта Мастиса поработать.

Правда, служивые явно на меня обиделись. Привыкли к легкой службе, а тут на тебе. Кляли меня меж собой о-го-го как, когда думали, что я их не слышу. Переживали сильно, что такие пересчеты в систему войдут. Один-то раз счесть овец – это ерунда, а вот если постоянно этим делом заниматься…

Впрочем, когда пересчет отары стал приближаться к завершению, настрой стражников резко изменился. Поимка контрабанды – дело особенное… Солидной премией оборачивающееся. Часто много большей, чем жалованье стражника за целый год. Кто же откажется от такой радости? Небось у всех есть на что потратить неожиданно свалившиеся денежки…

Без малого две тысячи лишних овец мы в итоге насчитали. И оформили как полагается. Вечером стражники собрались всем десятком и извинились передо мной. Оправдываясь тем, что думали, будто моя затея с пересчетом овец – просто дурость, затеянная со скуки.

А на следующий день на таможню неожиданно заявился один наглый прощелыга, которого я не ожидал больше увидеть до своего отъезда. Но нет, бай Дустум приперся как ни в чем не бывало. Видимо, распродал своих овец и обратно в степь собрался. Только почему-то не воспользовался для этого городским паромом, который и ближе, и ходит быстрей.

Ну ладно бы приехал и приехал. Его дело – где хочет, там и переправляется через Леайю. Но он ведь еще и ко мне привязался со своим идиотским «говорить хочу».

Пришлось топать в конторку и беседовать.

– В чем дело? – не слишком любезно осведомился я у приставучего степняка, дабы он не рассусоливал, а сразу изложил, что ему нужно, и быстренько проваливал отсюда подобру-поздорову, вместе со своим сундучком, который, пыхтя, притащил с собой, отказавшись от помощи мальчишки-слуги.

– Тайна купить хочу, – поставив свой тяжкий груз у стола и усевшись на стул, ощерил в улыбке свои мелкие зубы бай Дустум.

– За две тысячи золотом?! – опешил я. И, слепо нащупав рукой кресло, упал в него. А бес едва не брякнулся на пол со стола… От радости, наверное.

Ведь с ума сойти можно… Я же это так ляпнул, чтобы отделаться от бая. Просто с потолка цифру взял. Думал, как загну сейчас непомерно… так Дустум и отвяжется. Даже мысль не возникала, что кому-то придет в голову заплатить такую чудовищную сумму за какую-то нелепую тайну… А поди ж ты! Недооценил я степень богатства Дустума. Похоже, у него денег не меньше, чем у наших нуворишей. И девать их некуда. Да и правда, на что их потратишь в степи? Если только на самых-самых замечательных овец?

– Зачем тысяча? – приподняв брови, прикинулся дурачком степняк. – Двести, да!

Поразительная наглость! Я моментально пришел в себя. Правда, дар речи ко мне еще не вернулся. А бай, пользуясь этим, неспешно выложил на стол из сундучка четыре полнехоньких кошеля, так приятно позвякивавших…

«Может, продадим ему какую-нибудь тайну, а?! – тут же заканючил бес. – Зачем хорошего человека обижать?!»

«Да какую тайну? Я же наобум брякнул! Не говорить же было ему, что ты всему виной», – с досадой высказался я, напряженно соображая, как же мне теперь выкрутиться.

– Заберите свои деньги, – покачал я головой. – Я свое слово сказал – две тысячи и ни монетой меньше.

Гад Дустум ничего не ответил. Только хитро улыбнулся и добавил к четырем лежащим передо мной кошелям еще два таких же.

«Ну ты посмотри, какой хороший, обходительный человек! – умилился бес, подбираясь поближе к лежащему на столе богатству. И укорил меня: – А ты такого славного человека обидеть хочешь!»

– Нет, – твердо сказал я, невольно поморщившись. А что еще мне остается делать? Тайны-то у меня на продажу нет никакой… И как бы ни хотелось проучить этого шельму-бая, ничего не выйдет.

– Подумай, да, – слащавым голоском посоветовал бай, доставая из сундучка еще пару кошелей.

Я и призадумался. Четыре сотни золотом как-никак… Тут хочешь не хочешь, а задумаешься. Таких деньжищ даже старшему десятнику за полтораста лет добросовестной службы не заработать. Это для Дустума или еще какого богатея четыреста монет – невеликая сумма. А для простого стражника – настоящее богатство.

Тут еще и бес коварно шепнул: «Ты о его людях подумай… Этот злыдень запросто может решить их убить, чисто так на всякий случай… если ты сейчас не впаришь ему какую-нибудь тайну, объясняющую, как обнаружилась контрабанда овец… Было б тебе это не по силам, тогда ладно. Но у тебя ж дар к надувательству! Не надо даже выдумывать что-то правдоподобное, сойдет любая чушь! Люди ведь такие доверчивые, такие доверчивые! Ты вот только попробуй – и увидишь, как славно все получится! Главное, излагай поубедительней!»

Гаденыш еще хвостатый… У меня и так мозги кипели, а после этого внушения вообще чуть не расплавились…

И чтобы выиграть немного времени на раздумья, я нехотя выдавил:

– Я бы еще подумал, если здесь была тысяча девятьсот… Но всего четыреста… Это несерьезно. За государственную тайну. Да еще и способную принести существенный доход человеку, который ее знает.

– Какой такой доход? – заинтересованно блеснули глазки у степняка, выложившего на стол сразу три кошеля.

– Существенный, – ограничился я недомолвкой.