то, в соответствии с Конституцией СССР 1936 г.[230] (ст. 133) и Конституцией БССР 1937 г.[231] (ст. 108) защита Отечества являлась священным долгом каждого гражданина. Вместе с тем, под изменой Родине, в первую очередь, понималось нарушение присяги. При этом переход на сторону врага, нанесение ущерба военной мощи государства, шпионаж также приравнивались к самым тяжким преступлениям и карались по всей строгости закона. Таким образом, ответственность за такие деяния наступала независимо от того, совершил их гражданский человек или же человек «при погонах», но у последней категории лиц (военных) присутствовал такой квалифицирующий признак (отягощающий ответственность), как совершение преступления лицом, принявшим присягу.

В этих обстоятельствах некоторые военнопленные переходили на службу к оккупантам в стремлении любым путем сохранить жизнь, так как нацистами были созданы нечеловеческие условия их существования. В лагерях люди умирали от истощения, холода, болезней, последствий изнурительного труда[232]. Только во время их транспортировки гибло до 70 % военнопленных[233].

Почти в каждом лагере количество пленных в несколько раз превышало запланированное. Так, лагерь в г. Бобруйске был рассчитан на три тысячи человек, однако уже в августе 1941 г. в нем содержались 17 тыс., а к ноябрю – более 30 тыс. человек. В сентябре 1941 г. до 20 тыс. военнопленных находились на улице, под открытым небом[234]. Так, в Барановичском лагере «…большая часть военнопленных находилась на улице. Наступила зима, костер разводить запрещалось. В бараках не было пола и печей. И на улице, и в бараках 35-градусный мороз. … Кто пытался выжить, двигался сколько было сил, ослабев от голода, люди ложились на землю, чтобы больше никогда не проснуться»[235]. В одном из лагерей под Минском, согласно сообщению министериального советника Дорша А. Розенбергу, «…пленные, которых набито в тесное пространство как сельдей в бочке, едва могут шевелиться и вынуждены справлять нужду где стоят. …от 6 до 8 дней находятся без пищи в состоянии животной апатии, вызванной голодом… у них одно стремление – достать что-либо съедобное…»[236].

Антисанитарные условия в лагерях приводили к эпидемиям тифа, дизентерии, педикулезу, гнилые продукты, непищевые примеси (древесные опилки и пр.) – к проблемам с пищеварением, страшный голод – к людоедству[237].

Бывший узник лагеря около д. Масюковщина под Минском так характеризовал обстановку в нем: «Помещения, в которых мы были размещены, представляли собой два полуразрушенных сарая, именуемых немцами бараками № 21 и 22. Через отверстия вверху сараев врывался страшный холод. Они же служили источником дневного света. …не было отопления, отсутствовал также настил, пол был земляной. …жуткая грязь, вонь и темнота. Невероятный холод сковывал истощенных и измученных людей… Людей, не мытых в течение нескольких месяцев, заедали вши. Вода отсутствовала. Люди собирали смешанный с грязью снег и утоляли жажду. Питание состояло из суточной выдачи хлеба 80–100 г, содержащего 50 % древесных опилок, и двух кружек перлового супа, сваренного с гнилой промерзшей картошкой (редькой, брюквой). В течение двух недель те, кто вначале еще мог передвигать ноги, совершенно обессилили. Смертность от голода, холода и побоев достигала необычайных размеров. Каждое утро из сараев выносили 100–150 трупов, которые сваливали в общую кучу. Нижний слой трупов за ночь вмерзал в грязь, и при уборке и вывозке их в яму приходилось раздирать трупы на части»[238].

Помимо невыносимых условий содержания, повсеместно проводились массовые расстрелы, травля собаками, людей избивали, мучили, вешали, сжигали, живыми закапывали в землю, для их уничтожения применялись т. н. «душегубки»[239].

Кроме того, шло постоянное пропагандистское давление и соответствующая идеологическая обработка военнопленных, направленная на то, чтобы люди переходили на службу к немцам.

В частности, в отчете окружного коменданта лагерей военнопленных о положении советских военнопленных в тыловом районе группы армий «Центр» от 31 марта 1942 г. отмечалось, что, «…военнопленным было разъяснено об угрожающем для них положении со стороны НКВД, в случае поимки их Красной Армией, а также с помощью пропагандистских материалов, газет и др. распространены опровергающие слухи о решающих успехах Советской Армии»[240].

Бежавший из плена Д. Л. Атанесян отмечал, что: «…немецкая пропаганда внушала всем военнопленным, что мы являемся с точки зрения советского правительства, изменниками… Больше того, нас уверяли, что и наши семьи подвергаются репрессиям, как семьи изменников… Сколько лиц пошло на службу к немцам, рассуждая, что если они, попав в плен, оказались против воли изменниками, то логическим следствием этого является служба у немцев, которые к тому же за эту службу будут кормить». Д. Л. Атанесян утверждал, что «немецкая пропаганда захватывает сотни тысяч человек. Я являюсь, – говорил он, – живым свидетелем этих «добровольцев» из военнопленных в сотни и отряды в Рославском лагере в декабре 1941 г., в Кричевском лагере летом 1942 г. и в Бобруйском лагере в феврале 1943 г. С полной ответственностью заявляю, что не менее 95 % этих добровольцев записались в эти сотни и отряды накануне своей неизбежной голодной смерти. Я думаю, что многие из них, прежде чем пойти на этот шаг, провели не одну бессонную ночь. Я не знаю, много ли нашлось бы людей, даже самых честных, высоконравственных и морально стойких, которые предпочли бы смерть этому шагу. Немцы хорошо знали, что они делали! Тот, кто видел этих погибающих от голода людей, не осмелится бросить в них камень»[241].

Оккупантами предпринимались меры по доведению до военнопленных информации о хорошем отношении к тем, кто перейдет к ним службу. Германское командование издавало различные инструкции о важности пропагандистской работы, призывая к улучшению условий жизни в лагерях тех военнопленных, которые переходят на службу к немцам или готовы к этому. При этом отмечалось, что «за обращением немцев с советскими военнопленными внимательно наблюдают по то сторону линии фронта. Любое неблагоприятное известие усиливает сопротивление противника. Любое известие о хорошем обращении с военнопленными у нас увеличивает число перебежчиков…»[242].

В отчете командования тылового района группы армий «Центр» об охране зоны тыла указывалось, что «среди красноармейцев разбитых частей и партизан находятся многие, которые готовы были бы перебежать, но боятся, что будут немедленно расстреляны нами. Так как мы очень заинтересованы, чтобы как можно больше лиц добровольно сдалось нам, то расстрелы предпринимать только в том случае, если на то есть основательная причина. С перебежчиками обращаться с предпочтением, хорошо кормить. Об этом вскоре пойдет слух, и мы сбережем немецкую кровь»[243].

В пропагандистских целях создавались т. н. «показательные лагеря». Например, в Борисове, часть военнопленных содержалась в лучших условиях, чем все остальные, они выступали по радио «восхваляя хорошую жизнь в плену», их фотографии размещались в листовках и газетах[244].

Тем, кто соглашался на сотрудничество, давали