Смерть «старого короля» Генриха

Провал, однако, был очевиден. Генрих вернулся в Ман, и военные действия возобновились. Филипп и Ричард захватили Ла Ферте-Бернар, Монфор, Бомон, Баллон и некоторые другие замки в окрестности Мана, принадлежащие королю Англии. Потом, притворившись, что идут на Тур, они осадили Ман, где Генрих считал себя в безопасности. Для него ожидали худшего: он исповедовался в своих грехах (в неполной мере, как отмечает неблагосклонный к нему хронист56[209]) и полностью выздоровел, готовый противостоять своим врагам.

В Мане Филипп готовился к атаке, в то время как сенешаль короля Англии приказал поджечь пригород, чтобы облегчить защиту и смутить осаждающих; но огонь перекинулся через стену и охватил город. Французы воспользовались этим и проникли в город, оказавшись в тылу у людей Генриха, который в спешке бежал в Нормандию со своими семьюстами рыцарями, преследуемый Ричардом57[210]. Ричард догнал арьергард Генриха под командованием Гийома Маршала, все еще верного старому королю. Здесь, как утверждают хроники, лошадь Ричарда была ранена ударом копья одним из рыцарей противников58[211], что вынудило его прекратить преследование. Генриху удалось убежать и укрыться в Туре. Известно из «Истории Гийома Маршала», удар нанес сам Гийом. Если верить этому, то он добровольно уберег Ричарда по его просьбе, так как у того не было кольчуги. Гийом предпочел убить лошадь, чтобы лишить его возможности продолжать преследование59[212].

В то время когда больной Генрих прятался в городе Шиноне, Филипп и Ричард разграбили Турень. Филипп, который знал расположение бродов, указал своей армии переход через Луару возле Тура. Ригор подчеркивает, что этот шаг был невиданным в истории, и приписывает ему небесный знак библейского вдохновения: он считает, что король Франции вошел в реку, измерил глубину своим копьем, наметил основные направления брода и переправил армию. Произошло чудо: уровень воды понизился при переходе французов. Жители Тура были очень напуганы. Объединенные войска Филиппа и Ричарда после яростной победной атаки взяли Тур60[213]. Поражение Генриха было неизбежно, старого короля бросили почти все его сторонники, за исключением Гийома Маршала. Его сын Жан тоже предал его, перейдя на сторону противника61[214].

Побежденный Генрих вынужден был подчиниться. Обессиленный, он с трудом отправился в Баллон, чтобы встретить там своих победителей, которые продиктовали ему свои условия. Генриху пришлось принять этот «позорный мир», после которого он уже не оправился.

Можно подвести итог этому соглашению: в территориальном плане все вернулось к старому статус-кво. Все, что было захвачено у короля Англии, должно принадлежать короне, включая Шатору и регион Бурж, но за королем Франции признавалось спокойное владение всем, что принадлежало его предкам в Оверни. Бертран де Борн был возмущен подобным соглашением и обвинил Филиппа в мягкотелости: он сочинил песню, в которой хвалил храбрость Ричарда, сравнивая его со львом, и клеймил трусость Филиппа: «Мотылек, поторопись, передай от меня Ричарду, что он лев. А король Филипп, который так легко расстается со своими богатствами, кажется мне ягненком»62[215]. Некоторые хронисты видят в этом пункте, касающемся Оверни, воплощение пророчества Мерлина, описанного писателем Гальфридом Монмутским63[216]. Король Франции получил, кроме того, двадцать тысяч марок возмещения за расходы, связанные с осадой Шатору и его помощью Ричарду. Генрих II должен был лично принести оммаж Филиппу, что он отказывался делать до этого. Ричарду должны были принести оммаж все сеньоры континентальных земель его отца. Наконец, Аэлис, сестра короля Франции, должна быть передана под присмотр Ричарду и стать его женой по его возвращении из Святой земли.

Думал ли старый побежденный и униженный король об отмщении? Геральд Камбрийский, один, правда, может заставить поверить в это; по этому поводу он приводит одну забавную историю:

«В соглашении говорилось, что король Генрих должен был послать своему сыну, графу Пуату, поцелуй мира и изгнать из сердца всю злобу и негодование. Но как только это было сделано (лучше сказать, притворились, чем сделали), и поцелуй был послан, граф, уходя, услышал, как отец сказал шепотом: «Боже, дай мне силы не умереть, пока я не отомщу за себя как следует»64[217].

Ричард, добавляет хронист, сразу же рассказал это королю Франции и его двору, что рассмешило всех, настолько надежды старика казались тщетными.

Так оно и было: Генрих, перевезенный в Шинон, умер через несколько часов, побежденный болезнью и усталостью, а может, еще больше отчаянием. Ему было всего лишь пятьдесят шесть лет, но он умер, узнав, что во главе списка предателей стоял Жан, ради которого он предпринял свою последнюю битву. Угнетенный, распростертый на своем ложе, он отвернулся к стене и пролежал так много часов. Он умер 6 июля после тридцати четырех лет и семи месяцев правления. Алчные придворные ждали недолго: они разворовали его имущество, сняли даже с него богатую мантию, оставив почти голым лежать на земле65[218]. Многие хронисты приписывают восстание сыновей и его смерть божьему наказанию66[219].

Генрих II неоднократно выражал желание быть похороненным в Гранмоне и отдал некоторые распоряжения на этот счет. Но был разгар лета, стояла жара, и перевозка его тела создавала много проблем. Гийом Маршал выбрал для него Фонтевро, большое аббатство поблизости, которым Генрих интересовался еще до Алиеноры67[220]. Его тело перевезли из Шинона в Фонтевро, в церковь аббатства, где до сих пор сохранилось его красивое надгробие. Ричард очень недолго пробыл вечером у тела, не выказывая никаких эмоций. Если верить хронистам, то его отец даже после смерти выражал свое отношение к нему: по прибытии Ричарда из ноздрей покойного стала течь кровь, и это продолжалось до тех пор, пока тот не уехал68[221]. Лишь один автор, более поздний и более примирительный, воодушевленный, возможно, сценой покаяния Петра после отречения от Христа, продолжит эпизод:

«Его сын Ричард, узнав о смерти отца, примчался во весь опор, терзаемый угрызениями совести. Как только он прибыл, кровь начала течь из ноздрей покойника, как будто душа умершего была возмущена приходом того, кто стал причиной смерти, как будто эта кровь взывала к Богу. При виде