— Я просто бросил их в ящик стола, да и думать забыл… Слушай, отличная мысль! Давай возьмем наши письма и вместе их спалим.

— Да… но где?

Воистину Господь благословил этот день, поскольку я очень хорошо знаю, где мы могли бы устроить костер из ненужных писем.

— Давай — бери свои письма, идем ко мне и там растопим печку. Мама с Вольфом сегодня в Опере. Никто не будет таращиться, и ты наконец увидишь, как я живу.

— Ой, не знаю. Так неожиданно, к тебе…

— Пожалуйста, не пугайся… я и в мыслях не допускаю, что в своем доме могу совершить что-то… против твоей воли.

— Я верю тебе, Матис… Подожди меня здесь, я заскочу домой предупредить хозяйку.

Когда Суламифь выходит из дома, замечаю, что лицо ее изменилось, — на губах ярко-красная помада. Эффектно, как у настоящей дамы, но не скажу, что броский цвет мне очень нравится. Хм, а что, собственно, мне не нравится? Искусственность? Нет, не только… так что еще? Химия… да, теперь вспомнил! Природоведение в школе нам преподавал учитель Витолиньш. Он умел захватывающе рассказывать про химические элементы, всякие реакции и формулы и непременно дополнял свое повествование примерами из реальной жизни. На том уроке господин Витолиньш рассказывал о свинце и среди прочего заметил, что женские губные карандаши содержат этот тяжелый металл. Свинец токсичен, значит, ядовит, но что поделать — красота требует жертв, усмехнулся учитель. Танненберг с первой парты обернулся, обвел класс взглядом и полным возмущения голосом закричал: «Как это так?! Они будут краситься, а мы травиться?» Все засмеялись. «Не волнуйся, — успокоил его Маркитанс, — столько свинца, сколько в ружейной пуле, не будет». «Или в пушечном ядре,» — добавил один из трех наших Берзиньшей, сейчас не помню, который.

Класс продолжал ржать, а Витолиньш показал небольшую бутылочку с белым порошком.

«Здесь ацетат свинца, который называют свинцовым сахаром. В Древнем Риме использовали в качестве подсластителя, пока не поняли, что это яд. Кто смелый, можете попробовать». Смелыми оказались все. «Только по чуть-чуть!» Учитель пинцетом сыпал в протянутые ладони почти невидимые щепотки. Так вот почему губная помада такая сладкая, вырвалось у светловолосого Забиняко, и тут же последовал шквал смеха.

— Красивые губки! — я улыбаюсь, обдумывая, как потактичнее сказать Суламифи про свинец.

— Ой, знаешь, я раньше не красила, но хозяйка подарила, — она вынула из сумочки губной карандаш «Mat». — Тебе нравится?

— Нравится, только…

— Что — только?

— Ну… ты должна знать, что там есть свинец.

— Не может быть! Как?! Свинец же ядовит. Мы проходили в школе…

— Ну, вот. Мы — тоже.

— Но о губной помаде ни слова… А как же другие?

— Когда узнают, подумают — прежде, чем покупать.

— Вряд ли, ты женщин не знаешь. Как неприятно. В больнице нам не разрешают краситься, она вынимает платок из сумочки и тщательно вытирает губы. — Ну как, еще осталось?

— Немного.

С ее губ я готов слизнуть что-то и куда более опасное… Легкая сладинка еще осталась, вкусно, не могу оторваться. Суламифь первой прерывает затянувшийся поцелуй.

— Идем.

Мое предложение расположиться в большой гостиной Суламифь отвергает.

— А где твоя комната?

— Наверху.

— Тогда пошли туда. Я хочу посмотреть.

— На мой беспорядок?

— О, да! — она засмеялась. — Тогда я пойму…

— Что поймешь?

— Да так, ничего. Иди, я за тобой.

Веду ее наверх с довольно спокойным сердцем. Не в моих привычках расшвыривать вещи, вот пыль — это да. Вытираю редко. Когда это было в последний раз?

— Неплохо, уютно, — войдя в комнату, Суламифь смотрит по сторонам.

— Сам обустроил.

— Не сомневаюсь. Ты же мастер.

— Спасибо, конечно, но до мастера мне еще далеко.

Вынув письма из ящика стола, бросаю их на стол. Суламифь вынимает из сумочки пачку своих писем и кладет рядом. Стопка моих заметно толще.

— Женщины больше любят писать.

— Выходит что так.

— Ну, и где мы совершим этот акт ритуальной кремации? — она спрашивает таким серьезным голосом, что нас обоих прошибает смех.

— Здесь, — я открываю печную дверцу. — О! Давай отметим это дело бокалом вина!

— Ну… в небольших дозах вино улучшает кровообращение и пищеварение. У тебя есть вино?

— У Вольфа есть. Спущусь, посмотрю, — прыгая через несколько ступенек, бегу к барному шкафчику Вольфа. Надеюсь, он не рассердится.

Выбираю французское вино — французское, по-моему, должно быть самым изысканным. Откупорив бутылку и подцепив пальцами два бокала, поднимаюсь наверх. Когда вхожу, Суламифь отводит взгляд от книжной полки и проводит ладонью по корешкам книг.

— Не думала, что ремесленники так много читают.

— Имей в виду, я вырос в библиотеке. Тут еще не все. Внизу куда больше.

— Да, я заметила.

Засунув конверты в печь и наполнив бокалы вином, я чиркаю спичкой.

— Ну, прощайте, невстреченные незнакомцы! — даже не знаю, что сказать в такой торжественный момент.

— Надо бы как-то поэффектнее. Пожелаем, чтобы они нашли свои вторые половинки, как и мы! — Суламифь высоко поднимает бокал.

— Великолепно!

Мы чокаемся, и оба смотрим в открытую топку. Огонь желтыми щупальцами перебирает конверты, они мучительно выгибаются, открываются, обнажая исписанные листы бумаги.

— Смотри, там была фотография! И еще! Все-таки жаль, что не посмотрели, — женское любопытство не умирает молча.

Мне кажется, будь она одна в комнате, взяла бы кочергу и вытащила фотографии.

— Ну что уж теперь. Лучше не видеть. А то еще во сне привидятся.

— В самом деле. А вдруг там какая-то была красивее меня.

— Это просто невозможно, — комплимент простой, но действенный. Губы Суламифи прикасаются к моей щеке.

Пока в печи угасает пепел, мы пьем вино и молча ловим взгляды друг друга, пока они не замирают. Синие омуты Суламифи становятся все глубже, кажется, что я начинаю в них тонуть. Она встает со стула, подходит к окну и смотрит в сад.

— Я захмелела.

— Может, тебе нужно прилечь?

— Да, пожалуй, — она откидывается на моей кровати, раскинув руки. — Как хорошо!

Поза Суламифи настолько соблазнительна, что я просто не могу усидеть на месте. Присев на край кровати, наклоняюсь над ней. Поцелуи, долгие, долгие поцелуи.

— Мне жарко, — она шепчет в мгновение передышки.

— Я могу помочь тебе снять одежду.

— Ты хочешь меня раздеть?

— Хочу… а ты?

— Милый, ну, я же сказала — мне жарко.

Она улыбается, пока я, молча ругая себя за нерасторопность, стеснительность и глупые вопросы, выковыриваю пуговицы из блузки, ищу, где застегнута юбка, где лифчик. Она чувствует, что опыта у меня кот наплакал, и помогает с расстегиванием всяких крючочков и петелек. Прежде, чем я улетаю в мир, где все мысли кажутся лишними, в сознании вспыхивает откровение, что у