Марии, заурядным плотником. Соседи, видевшие, как Иисус играл в детстве с их детьми, так и не смогли признать Его Мессией. Мы находим у Марка поразительное свидетельство, что родные Иисуса как–то раз сочли, что Он не в своем уме. Так говорили Его мать и братья. Так говорила Мария, ответившая благодарственной молитвой на весть архангела Гавриила. Так говорили Его братья, общавшиеся с Ним больше, чем все остальные люди, — они не могли примириться с чудовищным сочетанием обыденного и божественного. Плоть Иисуса мешала им.

Бог несправедлив? Этот вопрос, по–видимому, вызывал больше всего сомнений относительно личности Иисуса, поскольку евреи надеялись, что Мессия исправит зло, накопившееся в мире. Разве пророки не обещали, что Господь восторжествует над смертью и утрет каждую слезу? Да, Иисус исцелял людей, но сколько больных продолжало страдать? Он воскресил Лазаря, но остальные продолжали умирать и после Его пришествия. Иисус отнюдь не утер каждую слезу.

Проблема несправедливости продолжала терзать даже тех людей, кто готов был склониться перед Иисусом. Великий богослов Августин не мог понять, почему исцеления в евангельском повествовании происходят столь произвольно и случайно. Если Иисус мог исцелять, почему Он не спас всех? В особенности Августина беспокоил рассказ Иоанна.

Все инвалиды Иерусалима — слепые, хромые, парализованные — собирались у городской купальни, бывшей в то время чем–то вроде Лурда нашего времени. Вода в купальне начинала иногда бурлить, и тогда больные бежали, хромали, ползли, чтобы попасть в воду, пока волнение не улеглось. Однажды Иисус заговорил с расслабленным, лежавшим в этой купальне. Человек мучился уже тридцать восемь лет, но ему ни разу не удалось вовремя войти в воду. Всякий раз, когда вода обретала целебную силу, его опережали другие люди. Иисус, не медля ни минуты, приказал бедняге встать и идти. Тот тут же поднялся, взял свою подстилку и пошел. Пролежавший в параличе тридцать восемь лет начал ходить! В тот день не было в Иерусалиме человека счастливее.

Но рассказчик добавляет одну существенную подробность: после исцеления Иисус уходит, растворяется в толпе. Он не пришел на помощь всему множеству больных. Он исцелил только одного. Почему? — недоумевает Августин. «Сколько еще несчастных лежало там, и лишь одного Он исцелил, а ведь мог Своим словом поставить на ноги всех»[23].

Проблема несправедливости тревожила даже двоюродного брата Иисуса. Иоанн Креститель, самый твердый, самый пламенный в вере, сосредоточил упования своих соотечественников на Иисусе. В начале его служения, когда приверженцы спрашивали, не он ли — Иоанн — Мессия, он решительно отрекался: «Идет за мною Сильнейший меня, у Которого я не достоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его». И вот Обещанный, Иисус из Назарета, пришел к Иоанну креститься. Иоанн в изумлении увидел, как с неба на плечо Иисуса опустился в образе голубя Святой Дух. Глас, подобный грому, заговорил с неба, устранив все сомнения о личности Иисуса.

И все же два года спустя Иоанн Креститель усомнился. Он тоже пережил кризис разочарования. Иоанн преданно служил Богу, но жизнь его завершалась в темнице Ирода. Ожидая смерти, он исхитрился передать весточку Иисусу: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» Этот вопрос — из уст Иоанна! — передает все порожденное Иисусом напряжение, невыносимое сочетание упования с неуверенностью.

Царство внутри нас

Если бы Иисус отказался лишь от одного, слишком эмоционально насыщенного слова «царство», все могло бы пойти по–другому. Но едва Он произнес его, перед глазами зрителей замелькали привычные образы: сверкающее оружие, развевающиеся знамена, золото и слоновая кость, слава дней Соломона, возрожденное величие нации. И тут же все эти надежды были разрушены. Нахлынула новая волна разочарования: оказалось, что толпа подразумевает под «царством» одно, а Иисус — совсем иное.

Народу требовалось нечто большее, чем отдельные чудеса там и сям. Люди жаждали земного царства, власти и славы, а Иисус говорил о «Царстве Небесном», невидимом. Да, Он разрешил кое–какие проблемы здесь, на земле, но все силы Он направлял на борьбу с невидимым врагом. Однажды к Нему принесли расслабленного, столь яростно стремившегося к избавлению, что больной уговорил друзей пробить крышу и через эту дыру опустить его к находившемуся в доме Иисусу. Иисус спросил: «Что легче? сказать ли расслабленному: прощаются тебе грехи? или сказать: встань, возьми свою постель и ходи?» Он ясно показал, что легче — телесные болезни исчезали при одном Его прикосновении. Но подлинная битва шла против невидимого духовного врага.

Вера, прощение грехов, борьба с силой зла — вот о чем Иисус ежедневно говорил с Отцом в молитве. И это смущало толпу, искавшую прежде всего решения земных проблем — бедности, болезней, политического угнетения. Иисус не оправдал их ожидания, не стал тем царем, в каком они нуждались. (Многое ли изменилось с тех пор? Миссионеры практикуют медицинскую помощь и пытаются принести облегчение голодающим, но мало кто сосредотачивается на вечных проблемах человечества — гордыни, лицемерии, фарисействе, проблемах, столь трудных даже для Иисуса.)

События, произошедшие в Иерусалиме, окончательно разрушили все надежды на появление нового, могущественного Соломона, который возвратит себе власть над Израилем. После торжественного входа в Иерусалим — жалкой пародии на триумфальные шествия римлян — Иисуса арестовали и подвергли суду. Он признался перед римским прокуратором, что Он и в самом деле Царь, но тут же добавил: «Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда».

Так Иисус — царь? Царь шутов, чья пурпурная мантия окрашена Его собственной кровью, а вместо короны в лоб впивается терновый венец. Перед лицом смертельной угрозы ученики бежали, забыв о верности. Иисус не сумел защитить самого Себя, как же Он спасет их? Земной и зримый мир римской империи столкнулся с незримым Царством Божьим, и в первый момент могло показаться, что Рим восторжествовал.

Писатель Курт Воннегут в романе «Колыбель для кошки» рассказывает о визите физика, участвовавшего в создании атомной бомбы, в свою лабораторию накануне Рождества. Все служащие столпились у яслей, распевая рождественские гимны. «Надежды и страхи всех веков сошлись в Тебе ныне», — пели они.

Эта сцена окрашена горькой иронией. Таков современный отзвук давнего разочарования евреев. Неужели певшие гимн люди и впрямь верили, что надежды и страхи всех веков — включая будущее, которое мгновенно исчезнет, если кто–нибудь нажмет на кнопку, — заключаются в нашей вере в младенца, явившегося на свет в Вифлееме, чтобы прожить всего–навсего тридцать