— Доктор, я еле вас дождалась. Разрешите хоть позвонить вам, а не в приёмную.

Доктор, надо полагать, понял, что от Раисы так просто не отделаешься, и в приёмную она больше не пойдёт. Ещё раз оценил фигуру.

— Да нормальная у меня фигура, — сказала Раиса, почти кокетничая, — без дефектов. Как и вся остальная внешность.

— Запишите прямой телефон, — сказал Богдановский. — Только у меня просьба — телефон не терять, не передавать, не продавать и так далее.

— Да что вы, доктор, как можно! — она записала телефон. — Спасибо вам, большое спасибо.

— Звонить лучше с шести до семи вечера, в это время я чаще всего бываю в кабинете.

— Хорошо, — сказала Раиса. — Я позвоню в шесть. Сегодня же и позвоню.

Дальше всё уже пошло более или менее гладко и беспрепятственно. Позвонив, Раиса рассказала всё о Горбуне и о беседах с начмедом в институте ортопедии.

— Интересно, — сказал Богдановский, — какой у него процент удачных операций теперь, после того, как он меня выжил.

Потом Раиса зачем-то рассказала и о втором своём сыне, и о том, что музыку она преподаёт, очень прилично зарабатывая. Ну, и закончила, ясное дело, словами:

— Доктор, я вас очень прошу прооперировать его сейчас. А то он окончательно раздумает.

— Только не говорите, что вы меня отблагодарите, — сказал Богдановский, прозорливо предвидя следующую фразу.

— Почему? — удивилась Раиса.

— Ну, хотя бы потому, что я в месяц зарабатываю столько, сколько вы не зарабатываете в год.

— Я две тысячи чистыми спокойно зарабатываю! — обиделась Раиса. — И это ещё не считая зарплаты сыну.

— Вот я и говорю, — сказал Богдановский и назначил ей прийти с Горбуном в пятницу. — В восемнадцать тридцать годится?

— Конечно, доктор, — сказала Раиса, — всё годится.

А в пятницу доктор Богдановский осмотрел Горбуна внимательно, сделал ему рентген и ещё что-то. После чего сказал:

— В понедельник к восьми жду.

— С вещами? — спросил Горбун.

— Ну, зубную щётку можешь взять и бритву на первое время, ну, ещё пижаму любимую с тапочками.

Остальным как-нибудь обеспечим.

Да, о такой божественной фразе Бориска мог теперь только мечтать в мечтах и грезить в грёзах. И он грезил, и ему эта фраза чуть не каждую бессонную ночь являлась. И была она ещё лучше. И на двух языках — на русском и на немецком. А иногда на русском и на английском. Которого Бориска не изучал и не знал.

— Всем обеспечим! — обещал кто-то Бориске навязчиво из ночи в ночь.

А при дневном свете, тет-а-тет с самим собой, он думал:

«Никогда бы я не поверил, что в сорок четыре года, в расцвете, можно сказать, лет, не то что семью, сам себя обеспечить не смогу».

И больше всего удручало его, что несостоятельным он проявил себя и здесь, в свободном мире чистогана, и на родине своей несчастной. На родине у сына-шизофреника и его любовницы на шее сидел. Спасибо ещё хоть недолго — так как деньги у него с собой были, от Раисы полученные. А здесь — у старого отца с Ангелой. Уже полностью на шее, всем своим полусредним весом. И финиша этому сидению пока не просматривалось.

Заявление в соответствующие немецкие органы он подал — о том, что не ведёт со своей женой Раисой общего домашнего хозяйства и не живёт с ней семейной и прочей жизнью, а живёт сам по себе отдельно, не имея никаких средств для своего существования. «Пока, — написал, — нашёл я временный приют у отца своего преклонного возраста, но мечтаю снять себе небольшую квартирку, укладывающуюся в социальные нормы, и получать отдельное, на себя одного, пособие». А соответствующим немецким органам, им спешить некуда, соответствующие немецкие органы никогда никуда не опаздывают, а значит, и не торопятся. Они на все его письменные запросы отвечают одно и то же. С завидным постоянством. Сначала:

«Глубокоуважаемый херр, для ответа на ваш запрос требуется какое-то время. Мы ответим вам так скоро, как это только возможно. С дружеским приветом».

Потом, через месяц:

«Ваши бумаги обрабатываются. С дружеским приветом».

А если Бориска звонит им по телефону или является персонально — чего органы сильно не любят, — они отвечают:

«Подождите, битте, мы должны посмотреть», — и только минут через пять уже: «Ваши бумаги обрабатываются».

Кем обрабатываются у них бумаги, как и сколько будут обрабатываться, они не отвечают. Бориске иногда кажется, что органы и сами этой тайны не ведают. Они знают о бумагах только, что бумаги существуют и что обязательно где-то в их глубинах и недрах обрабатываются — это у них в компьютере значится, — а больше не знают о них ничего. Вот и говорили по этому поводу органы всё, что им в данный момент заблагорассудится. То: «Срок обработки документов не менее шести недель», — то: «Когда бумаги будут обработаны, мы вам сообщим письменно», то: «Ваши бумаги на стадии утверждения, оставьте ваш телефон и предоставьте дополнительно эти, эти и эти документы».

Бориска в этой матовой ситуации уже и на диплом свой девственный наплевал многократно, и на свой богатый опыт работы по снабжению кого угодно чем угодно.

Куда только не пытался он всунуться. И на родине, кстати, тоже. На родине без крепких связей, с улицы, человека, которому за сорок, никто не берёт на работу в принципе. Тут, если ты без водительских прав и тебе за сорок, тоже никто не берёт. На немецкие права можно, конечно, сдать, если есть тысяча евро, которой нет и в помине. Но с годами-то совсем уж ничего нельзя сделать. Их со временем только больше становится, всё больше и больше.

Бориска в одном отделе кадров показал им годы и товар лицом! А что толку? Он пришёл туда спросить, почему и на каком основании они никак, даже отказом, не ответили на его письменное заявление.

— Вам ведь нужен помощник слесаря-монтажника? Вы объявление давали?

Начальник по кадрам говорит:

— Помощник слесаря-монтажника нам нужен позарез. Мы без помощника слесаря-монтажника просто задыхаемся. Но в нашем объявлении написано, вот, смотрите: «Перспективный молодой человек с водительскими правами».

Бориска говорит:

— А я какой?

— Вы, — кадровик говорит, — не перспективный, не молодой и без прав.

— Я не молодой? — Бориска говорит.

И становится на руки, и начинает вверх ногами прохаживаться по кабинету.

А начальник по кадрам:

— Шли бы вы, — говорит, — с такими способностями лучше в цирк.

Пошутил, значит, тонко и остроумно.

— А шёл бы ты со своим юмором в жопу, — отреагировал на шутку начальника Бориска.

Правда, отреагировал по-русски. И начальник его слов не понял, и никакого значения им не придал.