тут жена, наверное, тонко намекнула, что, дорогой мой, если что, то квартиру я, так и быть, разменяю, раз ты в ней прописан, и получишь ты свою законную комнату десять квадратов в коммуналке, ибо площадь делится на всех, а помимо нас тут еще прописаны сын и внуки, но самое вкусное, то есть дача, гараж, драгоценности и вклад в сберкассе получены мною в наследство от отца, стало быть, при разводе не делятся. Вот и думай, любимый. Что ж, Илья Максимович подумал, принял верное решение, и время показало, что, в общем, не прогадал. За одним маленьким исключением. Он был твердо уверен, что любая женщина с удовольствием потратит лучшие годы на ожидание такого великолепнейшего самца, как он, но увы… На горизонте возлюбленной появился более достойный претендент, счастья с которым не нужно было ждать целых пять лет. Облом, конечно, удар по самолюбию, ну да ничего, в универе много красивых девушек, и с сегодняшнего дня Чернов может завлекать их в свои сети совершенно официально. Благодаря моему решению. Но что я могла сделать, с другой стороны? Составить какой-нибудь бессмысленный запрос и заволокитить дело?»

Внутренний голос тут же ехидно ответил, что как минимум могла бы потребовать личного присутствия сына Черновой, а что он невменяемый наркоман, так это, простите, не проблема суда. Тут Ирину посетила одна мыслишка, глупая, неважная, но она заставила ее сесть у телефона и набрать номер Гортензии Андреевны, как только истекли сорок минут за которые старушка обычно добиралась до дома.

– Ира? Что случилось? Плохо себя чувствуете? – вскричала Гортензия Андреевна.

– Все в порядке, все в порядке! Просто не могу понять один момент…

– Фу, слава богу! Вы уж не пугайте так, Ирочка.

– Простите. Но скажите, пожалуйста, жена Чернова точно была дочерью Горбатенко?

– Точно.

– Точно-преточно?

– Ира, я, конечно, выживаю потихоньку из ума, но в полный маразм еще не впала. Это я знаю от нашей учительницы литературы, у которой к Чернову были личные счеты. Какие-то она позволила себе вольности в дипломной работе, у научного руководителя претензий не было, а Чернов вызвал ее к себе и потребовал переделать.

– И что?

– Естественно, переделала. Но главное, что тогда он, увещевая ее, поставил ей в пример своего тестя и Маяковского, которые писали не что сердце требует, а что партия скажет, и прекрасно себя чувствовали.

– Так-таки и прекрасно.

– Да-да. Наступали на горло собственной песне, не без этого, конечно, но зато чувство исполненного гражданского долга было им наградой. К сожалению, коллега не прониклась этой замечательной идеей, напротив, частенько жаловалась в учительской, что тот разговор с Черновым поселил в ее сердце чувство бессилия и собственной ничтожности перед государственной машиной.

– Понимаю…

– А самое печальное, что на научной карьере все равно был поставлен крест.

Ирина удивилась:

– Почему, если она все исправила?

– В том и закавыка. Научный руководитель надеялся, что она проявит принципиальность, будет отстаивать свою точку зрения, а она спасовала, и вдруг оказалось, что приспособленцы и трусы ему на кафедре не нужны. Пусть лучше отправляются в школы и воспитывают подрастающее поколение себе под стать. Хотя, по мне, сам он проявил принципиальность как раз там, где не надо.

– Вот уж да. Попала бедная девочка.

– Как вы понимаете, моя коллега не питала теплых чувств ни к научному руководителю, ни к Чернову, ни к его тестю и при каждом удобном случае костерила их всех троих.

Не понимая, на чьей стороне Гортензия Андреевна, Ирина на всякий случай произнесла «ах, вот как» с максимально неопределенной интонацией. Чернов, конечно, скотина, запутал девчонку ради того, чтобы вышестоящие инстанции оценили его безупречное партийное сознание и бдительность, но научрук тоже хорош гусь. Сам-то наверняка несильно отстаивал свои убеждения, раз трудится на филфаке университета, а не в сельской школе.

А может, Чернов просто подкатил к симпатичной дипломнице, а когда она не ответила взаимностью, посоветовал научному руководителю не брать ее в аспирантуру. Ну а тот обставился красиво. Скорее всего, дело было именно так, ибо секретарь парторганизации слишком большая шишка, чтобы читать дипломные работы. Их научные руководители-то дай бог если по диагонали просматривают, хотя им за это деньги платят, а изучать студенческую писанину по доброй воле не станет ни один разумный человек. А вот если хочешь принудить девушку к сожительству, то в этом деле тебе очень поможет компромат, который настоящий коммунист найдет в любом печатном слове. Например, когда-то мамин младший брат не получил золотую медаль в школе, потому что в выпускном сочинении написал, что Олег Кошевой был вождем «Молодой гвардии». Это посчитали за ошибку, потому что вождем можно называть только товарища Сталина и никого другого. Так что антисоветчина дело такое, кто ее ищет, тот всегда найдет. И скажет: «Какой ужас вы написали, моя дорогая, льете воду на мельницу наших врагов, ай-ай-ай, надо бы вас отчислить… Но я вам помогу, если вы мне тоже кое в чем подсобите». А девочка – умница, сделала вид, что не поняла. А может, и реально не поняла, и Чернов решил, что таким несообразительным людям нечего делать в науке.

– Так, минуточку, – спохватилась она, – а почему я тогда не слышала про его тестя? Когда в универе появился Чернов, я еще училась и что-то не помню, чтобы кто-то говорил про его великого родственника, хотя сплетничали о нем много.

– Ну, Ирочка, к тому времени имя Горбатенко было уже давно забыто. Человек женат на дочке какого-то замшелого сталинского писаки, о котором никто не помнит – разве это повод для сенсации? И моя коллега бы не знала, если бы Чернов, убеждая ее, не описал творческую кухню своего тестя во всех подробностях.

– И то правда. Извините, Гортензия Андреевна, что сомневалась в ваших словах, только меня вот что насторожило. – Ирина покаянно вздохнула: – У Авроры Витальевны не было высшего образования.

– И?

– Ну как же так? Влиятельный папа обеспечил зятю головокружительную карьеру, а родную кровиночку не хватило возможностей даже в институт устроить? Не странно ли это?

Гортензия Андреевна вздохнула:

– Так, какой это у нас примерно год получается? Родилась она в…

– Двадцать восьмом.

– Стало быть, семилетку должна была окончить в сорок втором, десятилетку в сорок пятом. Война была, Ирочка…

– Да, это я понимаю, но потом?

– А потом, моя дорогая, в те годы мы еще не знали такого понятия, как блат при поступлении в вуз, – отчеканила Гортензия Андреевна. – Много можно говорить про те времена, но образование было на высоком уровне и требования к ученикам предъявлялись весьма серьезные. К окончанию школы человек понимал, что такое наука и способен ли он дальше грызть ее гранит. У