«Оппёль» вынесся наверх. Черный «хорх» пылил далеко впереди.

— Эх, ушли!» больно стукнул я кулаком по борту. — Гады! Да разве угонишься за таким «самолетом»!

— Ушли-то ушли, — зло процедил Петя-раз, — куда теперь мы уйдем? Вот вопрос. Они у первого поста поднимут такой шум, что несдобровать! В общем влипли!

Западня

В подвале нам пришлось просидеть пять дней с туго закрученными за спиной руками. Сидеть день за днем и думать, думать… Собственно, мы готовы были ко всему самому худшему. Только Виктор изредка — говорил, ни к кому не обращаясь: «И дернуло же нас гнать на машине. Надо было пробираться лесами! — И уже обернувшись ко мне: — А тебе и подавно нечего было делать с нами в машине!» Только на шестой день нас повели на допрос. Меня и Виктора втолкнули в комнату допроса вместе.

Хлынувший навстречу свет заставил зажмуриться. Из оцепенения вывел приятный мужской баритон. Услышав его, я сразу решил: знакомый голос.

— Господин Кедров! — поднялся навстречу высокий человек в хорошо сшитом сером костюме. — Очень рад, очень рад познакомиться с сыном героя!

«Какого героя?» — очумев от яркого света и от этого вопроса, взглянул я на лейтенанта. Виктор стоял в парадной гитлеровской форме, со скрученными за спиной руками. Его лицо было спокойно и равнодушно.

«Ах, да! — вспомнил я. — Ведь у Виктора отец был комбригом, участником гражданской войны. Но как они узнали об этом?»

— Вы оказали нам большую услугу, — продолжал человек в гражданском, держа в руках комсомольский билет Виктора и измятое письмо. — Пауль Браун был врагом Великой Германии и сочувствовал коммунистам.

Лейтенант молчал. Улыбка скривила его губы. Я перевел взгляд на хозяина кабинета. Внимательные голубые глаза, в которых поблескивали кристаллики льда, подсказали: «Да ведь это, кажется, тот самый гитлеровец, что приказал выгнать нас из Брестской тюрьмы!»

— Развязать! — приказал гитлеровец, указывая на скрученные руки Виктора.

— Яволь! — подскочил охранник.

И тут до меня дошло, что фашист благодарил Виктора за то, что он застрелил Брауна. Подталкивая нас к столу, он говорил: «Очень рад, очень рад. Садитесь».

Откуда он мог узнать об этом? Ну, конечно, «оппель» и форма. А труп Брауна, видно, уже нашли на дороге.

Умостившись поудобнее в кресле, гестаповец неторопливо листал какие-то бумаги, изредка поглядывая на нас. Отыскав нужный ему документ, он улыбнулся Виктору.

— Вы храбрый человек, лейтенант, — начал гитлеровец, — ваши солдаты держались стойко! Скажу вам откровенно, — доверительно наклонился к Кедрову гестаповец, — я считал бы за честь иметь таких солдат у себя под командой.

Лейтенант молчал, что-то обдумывал. Я совсем растерялся, не понимая, к чему клонит фашист, и начал лихорадочно перебирать в памяти события того дня, который так трагически для нас закончился, надеясь найти объяснение поведению допрашивавшего нас немца.

Когда «хорх» с гитлеровцами ушел, мы надеялись перебиться до ночи в каком-нибудь лесу. Но кругом тянулась голая степь. И тогда лейтенант погнал «оппель» прямо по полю, дальше от грейдера. Мотор надрывно выл, работая на полных оборотах, но пришло время, и он не выдержал — закипела вода в радиаторе. Кое-как добрались до опушки леса.

Вспомнился и мрачный, весь заросший орешником дубовый лес, где мы провели томительно долгий день, ожидая погони. Через лес нехотя, засыпая на ходу, пробиралась неширокая Ирпень. Вода в ней прозрачная, будто подсвеченная изнутри хорошо промытым янтарным песком. Поэтому стебли камыша и жесткие клинки шуршащей осоки, густо облепившие берега, становились в воде темно-фиолетовыми и необычно толстыми. В тени подводных зарослей отсыпались, флегматично шевеля усами, жирные сомы. Они дразнили нас, эти рыбы, но поймать хоть одну не было никакой возможности.

Податься было некуда, и мы ждали ночи. Пышные дубы, перевидавшие на своем многовековом пути всякое, равнодушно шелестели жесткими листьями, будто обсуждали наше незавидное положение. На душе муторно, и мы молчали, валяясь на прогретой земле, глядя в небо.

Когда за лесом догорел закат, на потемневшем востоке стали вспыхивать отблески орудийных залпов. И до нас стал долетать смягченный расстоянием глухой голос приблизившегося к нам фронта. Он вызывал в душе щемящее чувство ожидания и тревоги. Мне казалось, что пушки, так же как и люди, устали и больше стреляют по привычке, боясь показать кому-то эту свою усталость и, не дай бог, заснуть.

Наконец Виктор решительно уселся за руль и сказал:

— Ну, тронули! Попытаем счастья. Может, прорвемся к Днепру?!

Вновь началась изматывающая душу и тело тряска. Но вот «оппель» выбрался на мягкую полевую дорогу, выбегавшую из большого села. Виктор заглушил мотор. И сразу же ворвался звонкий хор цикад. Мирным покоем тянуло от светящихся в голубоватом лунном свете белых саманных хаток, от блестящих глечиков, развешанных на плетнях. В деревне тихо. Даже обычно неугомонные деревенские псы и те, видать, увлеклись своими собачьими снами.

— Вроде порядок, — проговорил лейтенант, включая скорость. — Село проехали благополучно.

Дорога выбежала на пригорок, и внизу чешуйками серебра засветилась речка. Черной полосой светлую гладь воды пересекал мост. Около въезда на него притулилась сторожевая будка. Набирая скорость, машина с мягким рокотом двинулась вниз. До будки оставалось метров сто, не больше. Виктор включил дальний свет, ударивший в ее оконце. Оно хитро подмигнуло нам в ответ. Из дверей высыпали люди с винтовками — полицаи. Ослепленные, они что-то заорали, замахав руками. Видимо, требовали затормозить. Машина ринулась к мосту. Через оконце я успел заметить, как в кабине Петя-два вскинул автомат. Полицаи пошлепались в придорожный кювет.

Выстрелов в ответ не последовало. Это я запомнил. И даже удивился: «Почему?»

Миновали будку. Мягко мчались по деревянному настилу колеса. Вот и середина моста…

«Трах-тан-н-н…» — что-то тугое лопнуло под нами. Остро пахнуло горелым толом. «Оппель» понесло вправо. Петя-два, подброшенный какой-то силой, прыгнул вверх, рискуя пробить головой крышу кабины. В тот же миг раздался скрежет. Радиатор врезался в перила. Передние колеса зависли над водой. Я больно ударился головой. В глазах поплыли оранжево-фиолетовые спирали. Петя-раз навалился на меня. Оглушенные, ничего не понимающие, барахтались мы в темноте кузова.

Выбравшись на пыльный настил, сразу увидели пламя, вырывавшееся из-под капота. Пули попискивали, вгрызаясь в настил, с дрожащим звоном отскакивали от ободов колес. Щепки разлетались в разные стороны.

Багровые языки горящего бензина расползались по мосту, падали в темную воду и там, словно набравшись силы, вспыхивали еще ярче, создавая яркий фон для наших фигур.

— Прячьтесь за колеса! — приказал Виктор, вытаскивая Петю-два из кабины. Петя-раз, притулившись за скатом, чертыхаясь, нажал курок.

«Та-та-та!» — перекрыл одиночные