Младен нахмурился.

– Вы слыхали, что говорил Азем-ага?.. Султан не ограничился двумя походами на Украину. Теперь он бросит, вероятно, еще большее войско, чтобы окончательно завоевать казачий край. Руснаки не знают об этом, и турецкое нападение может застать их врасплох… Мы обязаны сообщить им. Как хотите, это мой долг! Таким образом я помогу – и в не малой мере! – моим друзьям гайдукам, моей любимой Болгарии. Потому что наша судьба решается здесь, в степях Украины… Кроме того, подумайте сами, для освобождения Златки и родных Арсена тоже нужно время. За день или за два мы ничего не сделаем. К тому же – куда мы их повезем сейчас? В Болгарию? Это исключено, так как они захотят вернуться к себе, встретиться с Арсеном. А везти за Днепр – не довезем: у нас нет припасов для такой дальней дороги, а главное, нас очень быстро настигнет погоня. Нет, надо ждать весны! Уже недолго… Мы будем при Азем-аге, пока нам это выгодно. А что касается тебя, дорогой сын, то у меня возникла неожиданная мысль: не остаться ли тебе вообще в янычарском войске?

– Ну, я тебя совсем не понимаю, – удивился Ненко.

– Ты смог бы оказать Болгарии и ее друзьям неоценимую услугу: мы знали бы тогда самые тайные замыслы Стамбула, указы султана, приказы и распоряжения военных властей…

– Вот как?! Стоит подумать!

– Пусть извинит меня Якуб, что я так откровенно говорю, – воевода положил руку на плечо своему старому другу. – Может, твоему уху и тяжко слушать такие слова, потому как речь идет о том, чтобы расшатать, а если удастся, то и свалить страшного великана, который называется Османской империей. Ведь это твоя родина, Якуб!

– Младен, – тихо ответил тот, – на свете, кроме жестокости и произвола, существует еще и справедливость. К сожалению, я ни разу не встречался с нею ни в янычарских сейбанах[30], ни в замках бейлер-беев и санджак-беев, ни во дворце падишаха. Везде господствует несправедливость. Так пристало ли мне, человеку, обогащенному горьким житейским опытом и всю жизнь стремящемуся наказать эту несправедливость, защищать ее теперь?

– Спасибо, Якуб! Ты мудрый человек! – Младен обнял старого товарища. – И конечно, ты знаешь, ибо я не раз говорил тебе об этом, что мы выступаем не против турок, не против Турции, чтобы уничтожить ее и поработить ее народ. Мы выступаем против своего рабского положения, в которое ввергла нас Порта, против посягательств султана и его ненавистных пашей на нашу землю и плоды нашего труда, против гнета и насилия, против стремления султана убить нашу веру, наш язык, наш извечный уклад жизни, растоптать наше человеческое достоинство!

– Аминь! – улыбнулся Якуб и крепко пожал Младену руку. – Теперь мне понятно, почему мы должны служить в орте Азем-аги…

Всю следующую неделю гетман болел. У него ломило руки, ноги, поясницу. Голова трещала от нестерпимой боли. Непрерывно трясла лихорадка. Вечерами, когда бывало особенно тяжко, он бредил: то молился Богу, то выкрикивал страшные проклятия, то разговаривал с людьми, которых давно уже не было на свете, – матерью, отцом, братом Тимошем… От него ни на минуту не отходил, как верный пес, Свирид Многогрешный, следил за каждым шагом и каждым движением Якуба, приставленного Азем-агой к больному.

Болезнь прошла внезапно, как и началась. Но слабость осталась, а с нею – разбитость, скверное настроение. Гетман заскучал и крикнул, чтобы кто-нибудь вошел.

За дверью послышались шум, топот ног.

– Кто там?

Дверь приоткрылась и показалась пепельная голова Свирида Многогрешного.

– Это я, ясновельможный пан гетман. – Круглая физиономия хорунжего расплылась в угодливой улыбке.

– Заходи.

Многогрешный вошел в комнату, пригладил рукой жиденький чуб и низко поклонился.

– Слава Богу, вы живы и здоровы, пан гетман… А я подумал, с вами что-то случилось – так вы крикнули…

– Я уже чувствую себя хорошо… С чем пришел?

– У меня очень важные вести…

– Ну, рассказывай! – Гетман подложил себе под голову вторую подушку, чтобы удобнее было сидеть, и указал на стульчик: – Садись!

– Ясновельможный пан гетман. – Многогрешный осторожно присел на хлипкий стульчик с кривыми позолоченными ножками и понизил голос до шепота: – Пока вы болели, я порасспросил своих доверенных людей, которые оставались в Немирове нашими глазами и ушами…

– Ну и что?

– Страшно даже подумать…

– Говори!

– Ясновельможный пан гетман, – торопливо затараторил Многогрешный, – всем хорошо известно, сколько трудов вы положили на то, чтоб возродить отцовскую славу… Да не все ваши помощники искренне помогают…

– Кто? – Юрась впился взглядом в желтовато-серые глаза хорунжего.

– Наказной атаман Астаматий во время похода вашей ясновельможности на Левобережье принимал тайного посла от Сирко и долго толковал с ним за закрытыми дверями…

– О чем?

– К сожалению, не удалось дознаться… Но дознаемся! Того посла, запорожца Семашко, семья которого живет в Немирове, я приказал арестовать и посадить в яму. Правда, несмотря на то что ему всыпали полсотни палок, он ничего определенного не сказал… Должно быть, мало всыпали… Зато…

– Ну, ну!

– Зато доподлинно стало известно, что Астаматий, этот хитрющий волох, изрядно вытрусил карманы и сундуки богатых немировских горожан и присвоил большую часть собранного… В казну поступило золота и серебра, а также драгоценных вещей только на полторы тысячи злотых. А сколько прилипло к его рукам, одному Богу ведомо!..

Гетман заскрипел зубами, едва не задыхаясь от злости. В последнее время он все свои силы отдавал тому, чтобы как можно больше людей перегнать с левого берега Днепра на правый, а также поскорее пополнить свою казну, так как считал, что без подданных и без денег он ничто. Потому и следил ревниво за тем, чтобы ни один злотый, ни один червонец или динар, ни одна золотая или серебряная вещица не миновала его казны.

– Ах ворюга! Изменник! Грабитель! Хитрый волошский лис!.. Я давно подозревал, что он нечестный, коварный, подлый человечишка!.. Но куда же смотрел полковник Вареница? Я же приказывал ему неотступно следить за каждым шагом Астаматия!

В глазах Многогрешного заиграл радостный огонек.

– Ваша ясновельможность пригрела на груди змею! Полковник Вареница в сговоре с Астаматием…

– Не может быть!

– Мои люди доносят, что не раз видели их вдвоем. Астаматий частенько заезжал к Варенице, до полуночи пьянствовал с ним… А горничная Вареницы Настя хвасталась подругам, что хозяин подарил ей золотые сережки… Откуда они у него? Ведь до тех пор, пока вы не вручили ему пернач полковника, был гол как сокол!.. Вместе со мной, благодаря вам, выбрался из турецкой неволи, так что, кроме вшей, – пусть извинит меня пан гетман за грубое слово, – ничего не привез с собой на Украину. А теперь, видишь ли, дарит дорогие сережки своей полюбовнице. Какой богатей нашелся!..