Это была та самая женщина.

Женщина, которая ей подмигивала.

Эта история получила немалую известность, став прелюдией к истории Эйлин Уорнос, прославившейся как убийца мужчин во Флориде несколько лет спустя. Убийцу из Джейнсвилла назвали Черной вдовой, хотя она не была ни черной, ни вдовой, ни пауком. Как выяснилось, в детстве она подвергалась унижениям со стороны как минимум двоих членов семьи. В последние годы мужчины передавали ее друг другу на вечеринках, пока она не теряла сознание, а потом продолжали заниматься этим дальше. Вряд ли стоило сомневаться, на что она была готова за одну лишь выпивку или даже лишь за обещание таковой. Однако ничто из вышеупомянутого не послужило смягчающим обстоятельством, а лишь подтверждало ее вину.

Женщина заявила, что она невиновна, и Нина ей поверила. Нина не раз видела, как она идет по улице летним вечером своей обычной пружинистой походкой. Человек, который так ходил, не мог совершить подобного. Кто-то где-то говорил неправду.

Потом стало казаться, что виновна все же она — по крайней мере, ее адвокат готов был это признать. Да, его клиентка носила оружие. Но всегда исключительно с целью самообороны. А в ситуациях, в которых она оказывалась, потерпевшие просто не оставляли ей иного выхода.

В это Нина тоже не поверила. К тому времени она жадно следила за всем, что имело отношение к данному делу. Она изучала газеты и журналы в поисках дополнительной информации, не отрываясь смотрела новости по телевидению. Едва услышав любой разговор на эту тему, в школе или на улице, она замедляла шаг, ловя каждое слово и словно губка поглощая все доступные сведения.

Месяц спустя произошел очередной эпизод, после которого дело начало походить на мыльную оперу. Женщина отказалась от своих показаний. Она снова утверждала, что полностью невиновна и никогда не видела никого из этих мужчин. Ее адвокат тоже пытался ее изнасиловать, заявила она. И судья. И вообще все пытались ее оттрахать, в прямом и переносном смысле. Каждый мужчина и каждая женщина тоже.

Только не я, думала Нина. Только не я.

— Но потом…

Нина замолчала.

Я тоже молчал, как и в течение всего ее рассказа. Когда она продолжила, голос ее звучал хрипло.

— Потом я увидела пятисекундный видеофрагмент, как она выходит из здания суда и ей помогают сесть в машину. Шел дождь, и мокрые волосы прилипли к ее лицу. Она снова потеряла в весе, но казалось, будто она потеряла разум. Она посмотрела над крышей патрульной машины прямо в камеру, и ее взгляд не оставлял сомнений.

— Сомнений в чем?

— Что это сделала она. Я уже тогда поняла, что все-таки это она их убила. Достаточно было взглянуть ей в глаза, чтобы стало ясно — это она была с ними, и она их застрелила. Но вместе с тем я понимала, что она невиновна. Я знала, что, с одной стороны, она сделала это, а с другой — нет. И я пыталась понять, как так может быть. И как могло случиться так, что она больше не подмигивает.

Я на мгновение задумался.

— И что с ней стало?

— Ей дали пять лет, и восемь месяцев спустя она покончила с собой. Взяла ложку, отломила конец и воткнула себе в горло, после того как выключили свет. Говорили, что ей потребовалось часа три, чтобы умереть.

Минут пять Нина молчала. Потом я понял, что ритм ее дыхания изменился. Она заснула.

Какое-то время я смотрел на нее, потом открыл свой ноутбук и воткнул кабель в телефонную розетку. Днем у меня не было никакой возможности проверить почту, чтобы узнать, не ответил ли мне что-нибудь мой таинственный корреспондент.

Почта загружалась медленно. Пока я ждал, в голове бродили мысли об отце. Сообщения из ниоткуда напомнили мне о единственной фразе в его последней записке, оставленной внутри кресла в доме родителей в Монтане.

Когда человек умирает, после него всегда остается нечто, доказывающее, что он когда-то был жив. Банки с консервами, которые не нравятся больше никому. Неотправленная поздравительная открытка в пыльном, пожелтевшем целлофане, с выцветшей наклейкой, на которой еще видна удивительно низкая по нынешним временам цена.

Мои родители оставили немало подобного после себя, и в числе прочего я обнаружил, что меня и моего брата Пола неофициально усыновили во младенчестве, после стычки с моим настоящим отцом. Два года спустя мои родители бросили Пола на улице в Сан-Франциско, решив, что нас двоих будет лучше разлучить, и не зная, каким еще образом это можно сделать.

Организация, к которой принадлежал мой настоящий родитель, продолжала действовать тридцать лет спустя. Человек, которого я называл своим отцом, был риэлтором. Он сумел выяснить, что роскошный жилой комплекс в горах около Йеллоустоуна принадлежит этим людям.

Они убили и его, и мать.

Группировка была небольшая и умело скрывалась, но при этом обладала деньгами и властью. Сейчас я знал, что они называют себя «соломенные люди». Детектив по имени Джон Зандт рассказал мне, что, по его мнению, «соломенные люди» существовали в Америке еще три с лишним тысячи лет назад, обогатившись на добыче меди в регионе Великих озер. Он утверждал, что там поселилось некое сообщество мужчин и женщин из различных частей мира, объединившееся в ненависти к набирающей силу мировой цивилизации. Более того, он считал, что они имеют непосредственное отношение к исчезновению первых поселенцев на Роаноке и древним индейским легендам о жестоких племенах бородачей, пытавшихся защитить землю, которую они считали своей.

Впрочем, я не был уверен в том, насколько Зандт тогда пребывал в здравом уме. Во мне он тоже начал сомневаться — из-за того, что я дважды не смог застрелить человека, убившего его дочь. Этим человеком был мой брат Пол.

Хотя, полагаю, собственная жизнь всегда кажется куда более сложной, чем чужая.

Наконец компьютер пискнул. Пришло сообщение. Я открыл его и прочитал:

Уорд,

Это Карл Унгер. Бобби умер? Что за черт?

Я наткнулся на нечто странное, и оно, похоже, связано с делом, по которому Бобби звонил мне год назад. Ваше имя он тогда тоже упоминал. Это важно.

Позвоните немедленно. 07589576543. К.

Я дважды перечитал сообщение и задумался. Имени адресата я не помнил, но это ни о чем не говорило.

Прошло несколько лет с тех пор, как я работал на ЦРУ, и вряд ли они рассылали всем новости о том, кто на ком женился и на каком месте сейчас местная софтбольная команда. К тому же у меня плохая память на имена. Для меня имя всегда кажется не имеющим прямого отношения к человеку, словно любимый пиджак, который он чаще всего надевает. Судя по письму, я должен был его знать. Однако, возможно, я знал его лишь весьма отдаленно: из текста следовало, что с Бобби он был знаком намного лучше. Особенно в этом убеждала третья фраза. Бобби Найгарда не так-то легко было убить, и мне самому было трудно поверить, что его нет в живых.

Я проверил адресную книгу Бобби, но там не обнаружилось никого по фамилии Унгер. Что опять-таки ничего не доказывало — моей фамилии там не было тоже.