Могущество герцога было поистине безграничным. Военный министр и министр иностранных дел (он контролировал и флот, вверенный руководству его кузена Праслена), суперинтендант почты и отсюда хозяин всех тайн переписки, генерал-полковник швейцарской гвардии (носить это звание, как правило, дозволялось лишь принцам крови), губернатор Турени и прочая, и прочая; получал в год от всех этих должностей немногим более миллиона ливров жалованья, но даже этих денег не хватало на его роскошный образ жизни. Возможно, он стал самым могущественным министром Франции со времен кардинала Ришелье. Недаром среди глав других стран де Шуазёлю дали прозвище «кучер Европы» и относились к нему с должным уважением.

Людовик ХV, которого утомляли государственные дела, чрезвычайно ценил человека, облегчавшего для него бремя несения службы отечеству. Де Шуазель умел подать ему любую проблему как задачу, не представляющую собой особой сложности, решение которой неизбежно должно быть успешным. Король даровал ему титул герцога, наградил орденом Золотого руна, а также посулил жезл маршала Франции и должность суперинтенданта финансов.

Внешностью герцог был весьма нехорош собою, рыжий, с грубыми чертами лица и толстыми губами, что совершенно не мешало ему вовсю предаваться галантным похождениям. В этом отношении он был столь же безнравственным, сколь и прочие придворные. Молва даже приписывала ему кровосмесительную связь с собственной сестрой. Правда, де Шуазёль был умным и образованным человеком, а потому при желании мог без труда очаровать как опытного дипломата или царедворца, так и любую прекрасную даму. К тому же он создал во всех властных ведомствах и в провинции сеть верных ему людей, которые зорко следили за всеми попытками подорвать его могущество.

Де Шуазёль отлично осознавал свои преимущества и мнил себя гениальным и незаменимым деятелем. Это заставляло его иногда переступать грань дозволенного. Он даже уверял в своих «Мемуарах», что будто бы имел неосторожность заявить не любившему его дофину: «Я могу иметь несчастье стать однажды вашим подданным, но никогда не буду вашим слугой». Тогда как другой немедленно осознал бы опрометчивость подобного высказывания, герцог далее написал: «Я полагал, что, будучи еще более слабым, чем его отец, мсье дофин попросит у меня извинения».

Вскоре после этого дофин скончался от чахотки, и де Шуазёль почувствовал себя всесильным победителем. После смерти мадам де Помпадур он хотел добавить к своим обязанностям еще и посредничество в любовных делах короля. По наущению своей сестры, герцогини Беатрис де Грамон, он сумел отделаться от двух кандидаток на место официальной любовницы, мадам Серан и мадам д’Эспарб. Появление на горизонте спутницы известного всему Парижу сводника Прощелыги ничуть не взволновало его даже тогда, когда ему доложили о венчании Жанны с Гийомом Дюбарри. Как он признавался позднее в своих «Мемуарах», по его мнению, «такая низкопробная интрижка не могла иметь иных последствий, кроме кратковременного каприза». Знаменитый политический нюх подвел герцога – исходом запоздалого остервенелого сопротивления воцарению новой фаворитки, пользовавшейся поддержкой его заклятого врага герцога де Ришелье, стало, в конце концов, его падение.

Когда герцог де Шуазёль понял, что привязанность короля угрожает ему серьезными последствиями, опытный политик пустил в ход испытанное, по его мнению, оружие: клевету. Вполне в духе эпохи Просвещения он свято верил в непреодолимую силу печатного слова, и по его заданию свора наемных писак разродилась потоком памфлетов и в высшей степени похабных уличных песенок, в которых на Жанну изливались все мыслимые потоки грязи. Вовсю обыгрывалось созвучие фамилии графини с французским словом baril (бочонок), причем, естественно, подразумевалась емкость золотаря, вывозившего смрадные помои. По рукам ходила, например, такая эпиграмма:

Поскольку месть проистекала от самых аристократических верхов, упор делался на низкое происхождение Жанны, ремесло поварихи ее матери, службу в подручных у парикмахера и в модной лавке, тьму любовников. Историки поражаются тому, зачем нужно было затевать всю эту литературную возню, которая косвенным образом бросала тень на короля. Куда проще было бы показать монарху отчеты инспектора полиции о похождениях девицы Вобернье и ее сожительстве с Прощелыгой, доказать фиктивность брака Жанны с братом Дюбарри, что, вообще-то, грозило каторжными работами для всех участников этой авантюры. По совершенно непостижимым причинам именно этого сделано не было. Зато значительная сумма денег была предложена Гурдан, дабы та подтвердила, что Жанна работала на нее, получая по 6 ливров за визит клиента, но эта прожженная сводня сочла за лучшее остаться в стороне от сей дурно пахнувшей затеи.

Всю эту кашу заварила сестра Шуазёля, герцогиня де Грамон, царившая в Версале после смерти маркизы де Помпадур и считавшая, что на звание официальной любовницы короля может претендовать только она и никто другой. Надо сказать, что, по мнению современников, для этой роли высокородная дама не обладала ни красотой, ни умом, зато спесью и самонадеянностью – с избытком. К тому же король не жаловал герцогиню за ее повелительный тон и попытки вешаться ему на шею. По-видимому, в какой-то степени попытки эти увенчались успехом, поскольку однажды Беатрис де Грамон прилюдно начала уверять Людовика, что беременна от него, на что тот сухо отрезал:

– Ну что же, мадам, рожайте.

Поэтому герцогиня всеми силами настраивала своего брата уничтожить эту девку, осмелившуюся покуситься на место, которое было предназначено одной ей и больше никому. После замужества Жанны она послала своих людей в Тулузу с целью доказать, что род Дюбарри относится к второстепенным провинциальным дворянам, а дед мужа Жанны вообще служил сторожем на виноградниках. Подобные слухи, достигшие двора, могли бы оказаться пагубными для репутации графини Дюбарри. Но герцогиня недооценила Прощелыгу, который предвидел подобный поворот событий.

Он перелопатил в архивах все документы, которые хоть в какой-то мере имели отношение к фамилии Дюбарри, присоединил добытый материал к истории своей семьи и состряпал ей славную генеалогию. Оказалось, что этот незначительный род в Гаскони имеет мощные ветви в Провансе и в Ирландии, что он состоит в родстве с некоторыми из старейших семей Франции. Прощелыга даже набрался наглости утверждать, что его семейство имеет родственные узы с герцогами де Бари[36] в Калабрии. Дюбарри также совершенно беззастенчиво писал, что «ответвление этого славного и древнего имени дю Барри, которое я имею честь носить, имеется в Неаполитанском королевстве в Италии, где существует герцогство Дебарри или Дюбарри, что, собственно говоря, одно и то же. Сие есть чрезвычайно красивая и большая провинция. Сеньоры упомянутого герцогства пользуются большим уважением и почетом».