— Так что, зайдет?

— Не знаю. Скорее всего, нет.

— Почему?

— Он только хотел об этом сказать, да так и не решился, денег у него, наверное, как всегда, нет. Так что и отдавать нечего.

— Значит, не зайдет?

— Значит, нет. — Сын пристально посмотрел на отца, едва разлепил губы: — Опять, значит, пьешь? — и вышел.

Борис кивнул на дверь:

— Ви-дал? Слы-хал? Издевается. Вежливый и равнодушный, словно подарок чужому дяде. Ума не приложу, что с ним делать? Пятнадцать лет — переломный возраст… Неужели и мы когда-то такими были? Тоже родителей мучили? Что-то я такого за собой не припомню. Вроде все как-то по-другому у нас было. Или это мы свою совесть, самих себя по головке погладить хотим? Я в пятнадцать лет родителей, наверное, не понимал. Особенно отца. Вероятно, осуждал за многое. За все. Мальчишеский максимализм, так сказать. Ищем идеала, а его — нет. И быть не может. Но в детстве-то мы этого не понимаем. Или, вернее, не хотим в это поверить. Смириться не хотим. Как же так: только реальная жизнь, а мечты, поиски идеала?! Нет, только в реальности жить — это так неинтересно. Вот вырасту, мол, и все у меня по-другому будет, не так, как у вас, у взрослых… — Борис помолчал. — Так, наверное, и сын мой сейчас думает. А может, и не так. Я, к сожалению, не знаю… А знаешь, Юра, вот жили мы все в одной комнате — и ладили друг с другом. Теперь в новой квартире, казалось бы, живи и радуйся — ан нет. Как переехали — почти сразу словно бы черная кошка между нами пробежала… — Борис одним глотком осушил стакан портвейна. — Ты, Юра, только не подумай, что я такой весь из себя бедный и несчастный. Что много пью. Сын на этот счет ошибается. Просто сегодня у меня день такой… ну, в общем, такой день, что нельзя мне не выпить… И это хорошо, что именно ты сейчас со мной. Что мы одни… Что же ты не пьешь, брат? Ты выпей, прошу тебя.

И я выпил. Тоже «33-го». И спросил:

— У тебя нелады какие на работе? Но стоит ли переживать из-за этого? Я вот, например, кто? Ото-ЛАРИН-голог. Хоть и трудно выговорить, а словно бы из «Онегина». Ну, а меня как зовут? Ухо-горло-нос. Не человек, а только ухо, нос и горло. И то я не переживаю…

— Да при чем тут работа?! — Борис был раздражен. — Работа — это чушь собачья. И говорить о ней не хочу. И слышать. И думать. Хотя бы до понедельника. — Сменил тон. — А ты что это не закусываешь? Ешь давай. Или ты теперь живешь по новейшим советам древней тибетской медицины?

— А при чем тут тибетская медицина?

— Ну вот — врач, а не знаешь! При том, что тибетская медицина советует: если вам за сорок, надо есть манную кашу. Легко усваивается и силу дает.

— Вот сам и ешь эту свою тибетскую манную кашу! — Теперь раздражен был я.

— Э-э, нет, — добродушно возразил брат. — Я еще годик могу и без каши прожить. А тебе ее уже нужно начинать есть.

— А тебя, Борис, какая муха укусила?

— Никто меня не кусал — ни муха, ни бешеная собака. И может быть, напрасно. Но работа тут точно ни при чем…. А вот ты, Юра, лучше скажи мне… хоть ты и не «психо», но все же врач… Шел я два дня назад по нашему двору… вечером, но не поздно… домой шел… а у дорожки старик стоит, булку голубям крошит, увидел меня и говорит: «Не бей меня, мил-человек, я хороший, птичек кормлю». А я что же, плохой? Такой страшный, что меня бояться надо?!

— Ну, брат, во-он как ты повернул! Во-он какие выводы делаешь! А дело тут не в тебе вовсе, и это ты сам, наверное, прекрасно понимаешь…

Но Борис, казалось, не слышал меня.

— А вот еще случай, тоже недавно произошел… на вокзале… провожал я кого-то… дело тоже вечером было… И на перроне встретил одного своего знакомого… давно мы с ним не виделись. Подошел, разговорились. Говорили минут десять — представляешь? — и вдруг я спохватился: обознался, с кем-то незнакомым говорю…

— Вот уж нашел, Боря, из-за чего панику поднимать, — ответил я спокойно. — Ну, обознался. Такое со всеми бывает. Да и с тобой самим такого раньше разве не случалось?

Борис хмуро покачал головой:

— Да не в том дело — случалось, не случалось. Ну да, я просто обознался. Но ведь и этот человек тоже меня за какого-то своего знакомого принял. Иначе бы мы с ним и не разговорились. А то ведь минут десять, честное слово, говорили. Разве это не странно?

Я улыбнулся:

— Слушай, а не я ли это был? Там, на вокзале…

— А ты хоть и старший брат мне, а дурак! Полный дурак! — резко и зло ответил Борис.

— Но чего ты от меня-то хочешь? — Я старался говорить как можно миролюбивей.

Боря вздохнул:

— Да ничего не хочу — ни от тебя, ни от кого другого. Мы с тобой все равно что на разных языках сейчас говорим. — Посмотрел в окно. — Уже ночь на дворе. Мои легли, наверное… Ну а мы с тобой пойдем теперь соловьев слушать!

— Нет уж, уволь.

— Пойдешь, пойдешь как миленький! Соловьи, белая ночь!..

— Да ведь нет никаких соловьев! Ты их просто-напросто выдумал. Сказочник!

— То есть как это — нет соловьев?! А ты их слышал? Вот, вот. Не слышал, а говоришь!

Я рассмеялся:

— И не услышу. Я к себе домой пойду. Спать.

— Но я прошу тебя, Юра, очень прошу, пошли соловьев слушать. Есть они, есть, есть!

II

Белая ночь — мирная, доверчивая, домашняя — безмолвно застыла над землей. Молодые деревья протягивали к нам тонкие влажные ветки. И зелень была такая свежая, что в ней хотелось потеряться. Но сильнее цвета в эту ночь были запахи. Цветущий сиреневый куст с головой накрыл меня густым ароматом.

— Сирень цветет, соловей поет, — почти серьезно заметил Борис. Он шел как-то боком — готовый не то упасть ничком на траву, не то побежать стремглав, не оглядываясь.

— Сам придумал? Или народ?

— Может, сам, а может, народ. — Голос Бориса звучал глухо и напряженно. — Ты знаешь, что такое сорок дней? — И, не дожидаясь ответа, четко разделяя слова, сказал: — Сегодня сорок дней, как умерла моя любимая женщина. И я никому не могу об этом сказать. Никому.

Я осторожно взял брата за рукав рубашки:

— Прости, я не знал… Ты мне никогда не говорил, что… Извини…

Борис передернул плечом, высвобождая руку; ответил неожиданно резко:

— Да иди ты со своей добротой знаешь куда! — Крикнул: — Я хочу быть один. Один! — Замолчал, шепнул: — Извини. Как раз один я и не хочу быть. Потому это и хорошо, что ты приехал. А то я сейчас… Вот идешь по мосту через Неву и с наслаждением каким-то думаешь: взять и… Но что-то останавливает, все никак не могу решиться. Ты вот как думаешь: Бог есть? — Я не успел ответить; брат задал новый вопрос: — А дьявол? — И снова, не дожидаясь ответа: — Я у одного старого французского философа прочитал… У Паскаля? Монтеня? Декарта?.. Не помню. Да и не суть важно. А важно вот что. Мол, верите вы в Бога или нет — это ваше личное дело. Но когда вы говорите, что и дьявола не существует, — тут я с вами никак не могу согласиться. Потому что в планы дьявола как раз и входит: убедить людей, что его, дьявола, не существует… Значит, дьявол есть! И вся наша жизнь, может быть, — просто дьявольские козни, а?.. Сороковой день, брат… Такие у меня дела…