Берг повесил сумку с красным крестом на плечо и побежал к нам. Впереди и позади него взорвались мины. С его головы сорвало каску, он зашатался от взрывной волны, однако сумел удержаться на ногах. Раздались громкие одобрительные возгласы. Берга было за что любить. Мы не раз видели, как он с риском для жизни помогал раненым, лежавшим на минном поле под огнем противника или запутавшимся в колючей проволоке. Я помню, как в Севастополе Берг решительно вбежал в горящее здание и, пошатываясь, вынес на плече из этого ада потерявшего сознание лейтенанта Хинку. За этот подвиг его представили к Железному кресту, но он вежливо отказался, сказав, что не имеет желания собирать металлолом. Спустя два года мундир его ничто не украшало, кроме красного креста.

Рота в конце концов дошла вразброд до относительно безопасного места в густом лесу, тянущемся узкой полосой к горам. Мы снова оказались в одиночестве: батальон из Бреслау был полностью уничтожен.

Покинув фронт, мы несколько дней ехали поездом, останавливаясь на многих станциях. Нас часто ставили на запасные пути и держали там часами, пропуская составы с более важными грузами — видимо, оружием или боеприпасами. Мы были просто возвращавшимися в Германию солдатами и потому находились в самом низу списка очередности.

И вот на седьмой день путешествия мы прибыли на очередную станцию. Состав со скрежетом остановился, и какое-то время мы продолжали сидеть на соломе в своей теплушке, даже не открывая глаз от вялости. Вскоре Порта дал себе труд отодвинуть дверь и выглянуть.

— Гамбург! — Он повернулся к нам. — Мы в Гамбурге!

— Гамбург?

Мы слегка приободрились. Легионер с удовольствием потянулся, а Старик вынул трубку и сунул в рот.

— Винница, — неожиданно сказал он нам.

Все мы уставились на него.

— Как так? — спросил Хайде. — При чем тут Винница?

Старик пожал плечами.

— Не знаю — просто пришла на ум…

— В прошлом году в это время, — сказал Порта, — мы были в Демянске.

— А в позапрошлом, — подхватил Малыш, — в Брест-Литовске. Помнишь Брест-Литовск? Помнишь…

— Кончайте вы! — раздраженно сказал Легионер. — Нечего все время оглядываться назад, это вредно и бессмысленно. Почему бы для разнообразия не попытаться смотреть вперед?

— Ладно, будь по твоему… — Порта закрыл глаза, и на его губах появилась блаженно-похотливая улыбка. — Вечером, как только нас выпустят отсюда, я первым делом отыщу публичный дом — что скажете? Вас это устраивает?

Судя по одобрительным крикам всей роты, устраивало вполне!

Мы сидели в солдатской пивной, дожидаясь Барселону. Времени прошло уже немало, и кое-кто — особенно Порта и Малыш — был близок к тому, чтобы достигнуть чрезмерного, восхитительного опьянения.

В зале пахло жареным мясом и несвежим пивом, воздух от табачного дыма был тяжелым, душным. Сбившиеся с ног, пребывающие не в лучшем расположении духа судомойки нарочно создавали как можно больше шума, бросая груды ножей с вилками в раковину и расставляя посуду на подставке для сушки. За работой они непрестанно ворчали.

Порта под воздействием бог весть какой пьяной прихоти внезапно навалился грудью на стол и обвиняюще указал пальцем на голландца эсэсовца, сидевшего в тихой коме и никому не мешавшего с тех пор как мы пришли.

— Посмотрите на эту отвратительную свинью, — сказал он слегка невнятным, пьяным голосом. Повернулся к нам и жестом пригласил подвергнуть беднягу осмотру. — Взгляните на эти громадные уши. Если я и не могу чего терпеть, так это уши, которые будто вот-вот вспорхнут.

Я с любопытством уставился на уши этого человека. Они действительно находились под прямым углом к голове, но, видимо, я был еще недостаточно пьян, чтобы видеть в этом достаточную причину ополчаться на него.

Подошла официантка с подносом пивных кружек. Со стуком поставила их перед нами, пена потекла через края и образовала на столе большую, дурно пахнущую лужу. Порта опустил в нее локти и перенес внимание на более подходящую жертву, — молодого солдата с серебряными буквами «СД»[20]на рукаве. Голландца-эсэсовца совершенно не тронуло упоминание о его ушах, видимо, он был еще более пьян, чем Порта, но молодой солдат уже выглядел беспокойно.

— Слушай, ты, ублюдок, — Порта шумно высморкался двумя пальцами и вытер их о рукав. — У меня при себе нож. У нас у всех есть ножи. У меня, у моих друзей — и знаешь, для чего? Знаешь, что мы ими делаем?

Солдат отвернулся и благоразумно помалкивал, но Порте было необходимо донимать кого-то, поэтому он схватил его и развернул лицом к себе.

— Показать? — спросил Порта с какой-то отвратительной злобой. — Мы отрезаем ими кое-что. Показать, что отрезаем?

Он сделал непристойный жест, и Малыш услужливо загоготал.

— Вот уж не интересуюсь вашими паскудными ножами — сказал солдат, зевнул и отвернулся.

Его попытка напустить на себя высокомерное презрение лишь привела Порту в пьяную ярость. Он грохнул кулаком по столу. Все кружки подскочили, и через края плеснулась новая волна пива.

— Может, пойдешь к черту отсюда и оставишь нас в покое? — заорал Порта. — По какому праву сидишь за нашим столом, грязная свинья? Убирайся, пока я тебя не вышвырнул!

Я поднял ополовиненную кружку и взглянул на парня с пьяным и, следовательно, хладнокровным любопытством. Легионер сидел развалясь, вытянув ноги, наполовину сползши с сиденья. Старик мрачно смотрел в свою кружку. С живым интересом наблюдал за происходящим только Малыш.

Солдат[21]из СД произнес, как мне казалось в тех обстоятельствах, мягкое и логичное возражение против грубых нападок Порты.

— Я сел за этот стол раньше вас — и думаю, не стоит тебе здесь распоряжаться.

Порта возмущенно фыркнул и плюнул.

— Ну и что, если ты сидишь здесь с первого дня войны? Я говорю — пошел отсюда к черту!

Порта дико взглянул на Малыша, ища поддержки.

— Неподчинение! Слышал, а? Отказывается подчиниться приказам штабс-ефрейтора!

Пошатываясь, он встал и сунул руку парню под нос.

— Видишь это? — Ткнул пальцем в свои нашивки. — Надо полагать, знаешь, что они означают?

Солдат лишь взял руку указательным и большим пальцами и мягко отвел от себя, сморщив при этом нос, словно уловил дурной запах — что вполне могло быть.

— Черт побери! — заорал Порта, еще больше распаляясь. — это переходит все пределы! Видел, а? — Он снова повернулся к Малышу, тот оживленно закивал. — Запиши его фамилию и личный номер! Он поднял руку на штабс-ефрейтора — давай, записывай!