Махду был не глуп. Напротив, он был весьма проницательным стариком, который много лет знал и любил Аша, и это сочетание проницательности, любви и знания позволило ему совершенно точно догадаться о причине угнетенного состояния его мальчика. Он очень надеялся, что ошибается, иначе ситуация представлялась не просто трагической, но в высшей степени ужасной. Несмотря на многолетнюю службу у сахиб-логов и длительное пребывание в их стране, Махду по-прежнему твердо верил, что все порядочные женщины (особенно молодые и красивые) должны соблюдать строгий пурдах – кроме европейских, разумеется, ведь у них другие обычаи и едва ли их можно осуждать за манеру расхаживать с открытыми лицами, если у их мужчин хватает ума допускать столь неприличное поведение.

Старик осуждал тех, кто позволял раджкумари и придворным дамам столь часто встречаться и столь непринужденно разговаривать с Ашем-сахибом, который, понятное дело, в конце концов влюбился в одну из них, что было ужасно. Но все уже осталось в прошлом, и скоро он забудет эту женщину, как забыл другую – желтоволосую мисс-сахибу из Пешавара. Наверняка забудет, думал Махду, если учесть огромное расстояние, отделяющее Равалпинди от Бхитхора, и тот факт, что Ашу вряд ли когда-нибудь представится случай еще раз посетить Раджпутану.

Однако чуть больше года спустя, по несчастливому стечению обстоятельств, Аша-сахиба опять отправили на юг, причем не куда-нибудь, а в Ахмадабад, и теперь они снова находятся в пределах досягаемости от зловещего средневекового маленького княжества, откуда сам Махду в свое время убрался с такой радостью. И что еще хуже, его мальчик определенно несчастлив и подвержен приступам странного настроения, а сам он полон дурных предчувствий. Безусловно, Аш-сахиб не настолько глуп, чтобы пересечь границу Раджпутаны и попытаться снова посетить Бхитхор. Или нет?.. Влюбленные молодые люди способны на любое безрассудство, но если он сунется на территорию раны, на сей раз один, без поддержки вооруженных солдат, без данных правительством полномочий (или хотя бы разрешения), может статься, он не выберется оттуда живым.

По мнению Махду, рана был не из тех, кто способен простить человека, взявшего над ним верх, а тем более угрожавшего ему в присутствии советников и придворных, и ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем известие, что его противник тайно (и, вероятно, в костюме местного жителя) вернулся без ведома и согласия властей. Разве можно будет предъявить какое-либо обвинение княжеству, если сахиб просто бесследно исчезнет? Все решат, что он заплутал в горах и умер от жажды или погиб в результате несчастного случая, и кто сможет доказать, что он пересекал границу Бхитхора или хотя бы имел такое намерение?

Махду проводил бессонные ночи, терзаемый тревожными мыслями. Он всю жизнь служил только у холостяков и всегда держался низкого мнения о мем-сахибах, но теперь вопреки всему начал надеяться, что его мальчик встретит в британском обществе Ахмадабада какую-нибудь красивую молодую мем-сахибу, которая заставит его забыть неизвестную девушку из Каридкота, причинившую ему столько горя.

Но Аш по-прежнему раз в неделю уезжал один в сторону гор и предпочитал общество Сарджи или миссис Виккари обществу любой из подходящих мисс-сахиб в военном городке. А Махду продолжал волноваться по поводу возможных последствий этих одиноких верховых прогулок и опасаться худшего, и когда в конце января Аш велел ему взять длительный отпуск и отправиться в родную деревню на весь жаркий сезон, старик возмутился:

– Что-о? Оставить тебя на попечение юного Кадеры, который без моего присмотра запросто может накормить тебя пищей, способной вызвать расстройство желудка? Да никогда! Кроме того, если я уеду, некому будет следить за тем, чтобы ты не совершал никаких глупостей. Нет-нет, мой мальчик. Я останусь.

– Послушать тебя, ча-ча-джи, – сказал Аш, отчасти позабавленный, отчасти раздраженный, – так любой подумает, что я неразумный ребенок.

– И он будет отчасти прав, мера бета[10],– отпарировал Махду. – Временами ты ведешь себя именно так.

– Неужели? Однако ты уже не раз брал отпуск и предоставлял мне обходиться без тебя, но никогда прежде не поднимал гурбура из-за этого.

– Возможно. Но тогда ты был в Пенджабе, среди своих соотечественников, а не здесь, в Гуджарате, земле чужой и для тебя, и для меня. Помимо всего прочего, я знаю то, что знаю, и я боюсь, ты не избежишь неприятностей, коли меня не будет рядом.

Но Аш рассмеялся и сказал:

– Дядюшка, а если я торжественно поклянусь до твоего возвращения вести себя благоразумно и осмотрительно, как добродетельная матрона, ты уедешь? Речь идет всего о нескольких месяцах, а если еще до истечения этого срока удача улыбнется мне и меня призовут обратно в Мардан, ты сможешь встретить меня там. Ты сам прекрасно знаешь, что тебе нужно отдохнуть, и лучше всего провести пару месяцев в горах, в кругу родственников, которые будут о тебе заботиться и усердно тебе прислуживать. Тебе надо отъесться на хорошей пенджабской пище и набраться сил на свежем горном воздухе после здешней жары и духоты. Хай май, как бы мне хотелось поехать с тобой!

– Мне бы тоже этого хотелось, – горячо сказал Махду.

Но больше он не возражал, так как тоже надеялся, что срок ссылки Аша подходит к концу и он вот-вот получит приказ вернуться в Мардан. Если учесть старания Гамильтона-сахиба и Бэтти-сахиба, защищающих его интересы и настаивающих на его скорейшем восстановлении в полку, день этот определенно не за горами, а в таком случае ему, Махду, вообще не придется возвращаться в этот дрянной городишко.

Он уехал десятого февраля, в обществе одного из саисов, чья родная деревня находилась недалеко от Равалпинди, и Аш проводил его до железнодорожной станции. Он стоял на полной народа платформе, глядя вслед медленно отходящему поезду, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, он жалел, что старик уезжает: ему будет не хватать ироничных советов и вечерних разговоров, приправленных сплетнями и сопровождаемых знакомым бульканьем кальяна. С другой стороны, он не мог отрицать, что даже рад ненадолго избавиться от неусыпного надзора. Махду явно знал или подозревал многое и начинал слишком ясно показывать это, тем самым действуя на нервы. Временная разлука пойдет на пользу им обоим, и, несомненно, переезд в Гуджарат, отвращение к этой стране и неприязнь к местным жителям пагубно сказались на здоровье и настроении старика. Но все равно…

Аш смотрел вслед поезду, исчезающему вдали, и даже когда последний клуб дыма расплылся и бесследно рассеялся, он еще долго стоял, устремив взгляд вдаль и вспоминая первую встречу с Махду, Ала Яром и полковником Андерсоном, сообща взявшими его под свое крыло и проявившими доброту к нему, сбитому с толку маленькому мальчику, который называл, считал и чувствовал себя Ашоком и был не в силах поверить, что в действительности он ангрези с непроизносимым именем и что его везут в чужую страну, чтобы там из него сделали «сахиба» незнакомые люди, которые являются родственниками его отца.

Вспоминая тот день, он видел мысленным взором лица и фигуры трех этих мужчин так ясно, словно они во плоти стояли перед ним на платформе: полковник Андерсон и Ала Яр, ныне покойные, и Махду, по-прежнему очень даже живой, которого он всего несколько минут назад посадил на поезд и помахал рукой, когда почтовый «Бомбей – Барода» отъехал от станции. Однако с лицами у них было что-то не так, и в следующий миг Аш сообразил, что именно. Он видел Махду не таким, каким он стал сейчас, – седым, сморщенным и усохшим вдвое против прежнего, – но таким, каким он был, когда полковник Андерсон и Ала Яр были живы и все трое мужчин казались высокими, сильными и несколько крупнее, чем в натуральную величину. Такое впечатление, будто Махду неким образом присоединился к ним и стал частью прошлого… что, конечно же, нелепо.