Я смотрел такое кино и сам придумывал особые причины и дополнительные смыслы, движущие героя фильма по той дороге. Я пытался в его стремлении в Лас-Вегас найти символы и метафоры.

Я не то чтобы не мог поверить в то, что человек может просто ехать куда-то с целью наживы и обогащения и при этом особенно или совсем не думать о том, какую он жизнь оставил позади и какая его ждёт впереди, не замечать красоты окружающего пейзажа, не любоваться закатом или рассветом, не мучиться сомнениями, не страдать от любви или от одиночества. Я мог поверить в то, что человек так может. Но я совсем не мог поверить, что такой человек может быть героем фильма!

Я не мог в это поверить и тут же сам наделял американского героя своими мыслями, сомнениями, переживаниями и прочее. Я придумывал и видел в фильме те смыслы, которых там не было. Я не был согласен с тем, что у героя целого фильма может быть такая простая задача.

Я привык читать между строк! Но в американском кино про человека, который едет по бесконечному шоссе в Лас-Вегас, между строк ничего написано не было. Мне самому приходилось что-то сочинять, вписывать это между строк и самому же читать. Иначе я не смог бы посочувствовать герою, которым движет Великая Американская Мечта.

Интересно было бы проехать по дороге, которую я видел в таком количестве фильмов. Проехать по американскому простору в Лас-Вегас. Может быть, меня, когда буду ехать, покинут мои сомнения, улетучатся тени героев родной литературы. Может быть, там заиграет на моём лице несвойственная ему, но знакомая по фильмам американская улыбка.

Так, стоп, а то снова начну рассуждать об американском просторе…

Хорошо помню свою первую встречу с американцем, точнее, с американцами. Помню своё удивление и недоумение. Это было сильное удивление и недоумение. Также помню, что, прежде чем увидеть американцев, я их услышал. С тех пор я могу безошибочно и издалека узнать американцев по голосу.

Случилась моя первая встреча с гражданами Соединённых Штатов Америки давненько. В хороший солнечный морозный зимний день, после занятий в университете, я зашёл в центральный универсальный магазин нашего города. Что-то мне нужно было купить по мелочи. Времени у меня было полно, и я слонялся по разным отделам, рассматривал то обувь, то какие-то сумки и портфели. Думал побродить по магазину, купить то, за чем пришёл, выпить чашку кофе в маленьком кафе на третьем этаже магазина, возможно, встретить кого-нибудь из знакомых, поболтать о том, о сём. Денег, кроме как на нужную мне мелочь и на кофе у меня не было, поэтому рассматривание всякой всячины не вызывало ни особых волнений, ни желаний. Приятное такое, бесцельное убийство времени. Когда-то мне это нравилось. Давненько это было. В юности хватало приятных занятий.

Так вот, поднимался я по лестнице с первого этажа магазина на второй и услышал очень громкие голоса. Голосов было несколько, звучали они, перебивая друг друга или сливаясь в один общий шум. В привычном дневном гуле большого, немноголюдного, знакомого с детства магазина эта громкая разноголосица вызвала у меня тревожный интерес. Почему? Да, видимо, уж так я привык, что если люди очень громко разговаривают, то это почти обязательно означает ругань или скандал. Я же слышал громкие голоса нескольких мужчин с вкраплениями женских возгласов. А это могло означать не только ругань, но и переход ругани в драку. Я прислушался, но знакомых и обязательных для перепалки слов не услышал. Разумеется, я прибавил шагу и поспешил на голоса. Было любопытно взглянуть на чей-то скандал. Это же дополнительное развлечение, когда убиваешь время.

Но вдруг те голоса, которые громко говорили, перестали говорить и громко рассмеялись все вместе. Я услышал громкий, очень громкий даже не смех, а дружный хохот небольшой компании. Меня это удивило ещё больше, так громко могла смеяться либо распоясавшаяся компания юнцов, либо очень пьяные люди. Но голоса были не юношеские и вроде бы не пьяные. Доминировал над всеми один взрослый мужской голос и смех.

Поднявшись по лестнице, я тут же увидел источник шума. В отделе, где продавались головные уборы, стоял очень крупный и высокий мужчина в дутой синей куртке, которая сильно увеличивала его габариты. На голове у него была шляпа, такая, как у ковбоев в кино. Только у ковбоев шляпы были потёртые, выцветшие и уместные, а шляпа на голове того мужчины была, очевидно, новая, чистенькая и как-то топорщилась на нём. Когда я его увидел, он, запрокинув голову в шляпе, громко хохотал. Рядом с ним стояли и смеялись два крупных круглолицых, очень румяных парня, тоже в дутых ярких куртках, джинсах и высоких ботинках. Их можно было бы назвать толстыми, если бы не было видно, что их ноги, обтянутые джинсами, и их румяные щёки так упруги, будто парней слегка подкачали насосом, как мяч или автомобильное колесо. На головах у них как влитые сидели кепки-бейсболки. Явно с ними и из их компании была маленькая и даже сухонькая женщина, в короткой жёлтой сильно мохнатой искусственной шубе. Её морщинистое, тонкогубое лицо темнело загаром и белело широченной улыбкой.

Возле прилавка отдела головных уборов ещё стояла совсем молодая, полная во всех местах и всеми частями тела, невысокая женщина в куртке, с рюкзаком за плечами и в кроличьей шапке-ушанке, которая ей явно была сильно мала и смотрелась комично. Один из парней её сфотографировал большим фотоаппаратом. Они смеялись и смеялись. А когда молодая женщина передала ушанку взрослой, та тут же напялила её и натянула до глаз, так как шапка ей оказалась сильно велика. Компания взорвалась новым взрывом смеха.

Я прежде не видел американцев воочию, да и вообще почти не встречал иностранцев, тем более с ними не общался. Но, как только я увидел тех хохочущих людей, я почему-то сразу понял, что передо мной американцы и никто иной.

Я смотрел на них, забыв о приличиях, да и не я один. С десяток людей глазели на эту громкую и разноцветную компанию, а те не обращали ни на кого решительно никакого внимания. Они все по очереди надевали на себя ушанку и каждый раз хохотали и фотографировались. Они не обращали внимания и на растерянную продавщицу, которая явно беспокоилась за товарный вид шапки.

– Так покупать-то будете?! – задавала и задавала она вопрос за вопросом, не получая ни ответа, ни внимания.

Отчаявшись, она огляделась по сторонам и почему-то уставилась на меня.

– Можешь на ихнем языке говорить? – спросила она с мольбой в голосе. – А то они тут всё уже поперемерили. Чего-то мне говорят, а я же на ихнем не понимаю. Откуда они на мою голову?

Я сделал шаг вперёд и впервые в жизни обратился по-английски не к учительнице на уроке, не к преподавателю во время занятий, ни в школьном кабинете и ни в университетской аудитории. Я обратился по-английски к человеку, для которого английский язык является родным! И не в учебной ситуации, а в жизни.

– Простите, – сказал я, не веря в то, что действительно это делаю и что это сработает, – но… – тут я споткнулся, потому что понял, что не знаю, как по-английски будет слово «продавец», – но эта женщина беспокоится и спрашивает вас, будете ли вы (тут я тоже замялся, поняв, что разницы между «ты» и «вы» в английском языке нет, а мне хотелось быть предельно вежливым) покупать эту шапку?