Наконец машину перестало трясти, и они выехали на Мещанскую, переехали ее и влетели в Грохольский. Дом номер 3, шестиэтажный, старой постройки, с эркерами, с окнами, плотно закрытыми светомаскировкой, казался нежилым.

– Кто-нибудь, найдите дворника, – приказал Данилов.

Через несколько минут Никитин привел заспанную бабку в надетой поверх белья черной железнодорожной шинели.

– Вы дворник?

– Я буду, товарищ начальник.

– В вашем доме черный ход есть?

– В каждой квартире, только было указание домоуправа двери забить.

– Покажите нам подъезд черного хода.

Светя карманными фонарями, они обошли дом. Подъезд действительно был заколочен крест-накрест досками. Данилов потянул одну из них, и она легко поддалась.

– Наверное, пацаны, – забеспокоилась дворничиха.

– Возможно. Двенадцатая квартира на каком этаже?

– На четвертом.

– Трое к квартире. А мы с парадного хода.

Они подошли к парадному, и Данилов сказал Свиридову:

– Ты, Леша, постой здесь, а то, не дай бог, схлопочешь пулю. Наши клиенты народ горячий.

– Наши не лучше.

Данилов посмотрел на него и усмехнулся. Он вспомнил, как утром, в сороковом, возвращался домой после захвата налетчика Крюка, который два часа отстреливался из нагана и охотничьего ружья, и увидел во дворе, как шкафообразные ребята затаскивают в машину тщедушного учителя Левина, живущего в его подъезде.

– Леша, ты уж извини, но здесь я командую.

– Добро, побуду во втором эшелоне.

– Никитин, Самохин, за мной.

Они вошли в подъезд, в котором отчаянно пахло рыбьим жиром. Видимо, кто-то из жильцов совсем недавно жарил картошку на этом отвратительном лечебном препарате.

Как ни странно, этот продукт, с детства вызывающий у многих устойчивую ненависть, свободно, несмотря на военное время, продавался в аптеках.

И многие использовали его для готовки.

Оперативники поднимались медленно и тихо.

Горели на этажах синие маскировочные лампочки. Их свет не разгонял темноты, и она клубилась около дверей и стен, наползала на ступеньки и перила.

На третьем этаже они услышали странное позвякивание, словно кто-то подбирает нужный ключ в связке.

Они тихо поднялись на площадку и различили в синеватом мраке человека, пытавшегося открыть дверь двенадцатой квартиры.

– Стоять! – крикнул Данилов и зажег карманный фонарь.

Со звоном упала на пол связка ключей, и человек прыгнул в темноту.

– Стой! – крикнул Самохин.

Он, оттолкнув Данилова, прыгнул на площадку.

Резко грянул выстрел, и Самохин начал опускаться по стене. Данилов трижды выстрелил в сторону вспышки и повел лучом фонарика.

Сначала он увидел лежащий на площадке наган, потом человека, скорчившегося у ступенек, ведущих на четвертый этаж.

Снизу бежали оперативники. Данилов подошел, поднял наган, осветил лучом стрелявшего. Все три пули Данилова попали в голову, превратив ее в кровавое месиво.

– Как Самохин?

– Его ребята унесли, – ответил Никитин.

– Плох?

– Трудно сказать.

– Вскрывайте дверь квартиры Терехова, зовите понятых.

Дверь поддалась не сразу. Уж больно хитроумными замками обеспечил себя гражданин Терехов. Трем здоровым оперативникам с трудом удалось справиться с ней.

Данилов со Свиридовым вошли в квартиру. В коридоре валялись старая обувь, пальто, побитое молью, с вытертым каракулевым воротником.

Одну комнату освещал добрый семейный абажур с кистями и нарисованными по розовому шелку синими корабликами. Свет его, уютный и тихий, никак не вязался с обстановкой. Ящики стола были вывернуты, шкаф распахнут. На полу валялся чемодан с оторванной ручкой.

– Видимо, гражданин Терехов сильно торопился свалить с квартиры, – усмехнулся Свиридов.

Дверь во вторую комнату была заперта.

Никитин навалился плечом, и она распахнулась.

В этой комнате была лаборатория. Стояли фотоувеличители, камера, закрепленная на шарнирной подставке, ванночки для химикатов, резак для фотобумаги.

– Вот оно, – обрадовался Свиридов.

В углу комнаты стояли пресс, маленькая наборная касса. Тускло блестели в ней свинцовые литеры. На столе лежали вырезанные из резины печати и штампы.

– Молодец, Данилов, – хлопнул его по плечу Свиридов, – целую подпольную типографию накрыл.

Данилов подошел к экспертам:

– Есть что-нибудь?

– Такое впечатление, что он, уходя, все тщательно вытер.

– Значит, наш клиент боялся, что отпечатки останутся. Ищите.

– Ищем, товарищ подполковник.

На площадке толпились испуганные соседи.

– Он сегодня вечером с чемоданом из дома вышел. Я в распределитель пошла, смотрю – он поднимается. Быстро так, почти бегом. А человек-то немолодой. Распределитель закрылся раньше, не успела я, возвращаюсь, а он с чемоданом к трамваю идет.

– А сколько времени прошло, гражданочка? – вкрадчиво спросил говорливую женщину Никитин.

– Минут десять, не больше.

– Вы что, время засекли?

– Я уходила – по радио концерт артистов оперетты передавали. Я еще пожалела, что ухожу, – больно я Савину люблю. А пришла, его еще минут пятнадцать передавали.

Женщина была в засаленном халате, на голове бумажные папильотки, на лице выражение сладкого любопытства.

– А Терехов жил тихо?

– Очень. На работу да с работы. Вежливый, тихий.

– А кто к нему приходил?

– Ходили к нему мало. Только раз я на лестнице встретила его с одним неприятным типом.

– Почему неприятным?

– Рот полон золотых зубов, шрам на щеке, нос кривой. И он почему-то Терехова Мишей называл. Он же Василий, а тот его Мишей.

«Молодец соседка, точно описала Сеню Разлуку. Молодец. Вот и есть кончик. Видимо, этот Миша-Вася очень боялся ребят Грека, поэтому и собрался, как боец по тревоге».

– Простите, граждане, – сказал Данилов, – у кого из вас в квартире телефон имеется?

– У меня, – солидно ответил человек в полосатой пижаме.

– Вы позволите позвонить?

– Прошу.

Данилов вошел в теплую от сна квартиру и подумал, что у ночи есть своя особая температура.

На тумбочке, рядом с телефоном, сидел маленький котенок и таращил на Данилова круглые глазки.