И, конечно, танго!

Она научила его и подарила ему танго, сделав из Глеба практически профессионала, заставила полюбить этот танец, как продолжение себя самого, как свое дыхание.

Она подарила ему себя – истинную потрясающую женщину, ставшую для него умопомрачительной любовницей, заботливой хозяйкой их быта «на колесах», советчицей и настоящим другом.

Однажды утром, после необычайно страстного секса, она приняла душ, оделась, собрала свои вещи и присела к нему на кровать, где он дремал, опустошенный страстью:

– Я ухожу, мой друг, – грустно улыбаясь, сказала Флоренсия. – Мои русские каникулы закончились.

– Как уходишь? Почему? – растерялся Протасов, ничего не понимая.

– Все всегда заканчивается, кроме большой любви, – она протянула руку и погладила его по всклокоченным волосам. – Вот и наше с тобой время закончилось. Я ухожу, чтобы никогда не стать для тебя обыденностью, а остаться самым ярким воспоминанием в твоей жизни. И еще потому, что мне пора заниматься своей жизнью.

– Подожди! – сел он на кровати и ухватил ее ладони двумя руками. – Как, вот так просто ты возьмешь и уйдешь? И даже не дашь мне ничего сказать или что-то сделать?

– Ничего уже не надо делать и говорить, это все испортит, – печально улыбалась она.

– Но я могу хотя бы сказать, как благодарен тебе, как ты мне дорога, какая ты удивительная женщина. И мне хочется что-то сделать для тебя. Многое сделать…

– Ты все уже сделал великолепно, мой дорогой, – перебила она его. – И никогда не забывал говорить мне эти прекрасные слова, и всегда был щедрым во всем. Нам было очень хорошо вместе, но настала пора расставаться. Прощай, мой русский кабальеро, мой мальчик, я всегда буду помнить тебя.

И она крепко поцеловала его в губы и ушла, ни разу не обернувшись и не дав ему возможности остановить ее. Она все делала решительно и окончательно, эта женщина.

Она была права – все всегда заканчивается, кроме большой любви. У них было все самое лучшее, и даже возможность соединить свои жизни и жить вместе, но именно настоящей любви у них не было, и это начало превращать их отношения в привычку, в обычность… А великая женщина Флоренсия не могла себе позволить стать обычной ни в чем и никогда, она очень тонко умела чувствовать момент и время…

Потом он встретил девушку по имени Сол, но милая хохотушка не шла ни в какое сравнение с обжигающей, бескомпромиссной, великолепной Флоренсией, хотя и была по-своему забавной и нравилась ему в постели.

А вскоре его двухгодичная командировка закончилась, как-то неожиданно и резко, и он вернулся в Москву, где любимый дядька, поворчав на тему чьих-то затянувшихся отпусков за счет государства, сунул ему приказ о назначении на известный государственный завод в Подмосковье на должность заместителя главного инженера.

– Это что, ссылка? – усмехнулся Глеб.

– Нет, но мозги тебе на место поставит и ответственностью, и российской действительностью, – пообещал Иван Константинович и объяснил: – Там умер главный инженер, его должность занял заместитель, а специалиста на место зама ну негде взять, все при деле. Пойдешь ты. Давай осваивай производство.

Мудрый человек знал, что говорил. Русская действительность расхолаживаться не давала и к ностальгическим воспоминаниям о жарких странах и не менее жарких женщинах прикладывала свой, не менее жаркий пролетарский ответ в виде кукиша, сдобренного родным матом. Хотя работа была очень интересная.

На этом заводе он отработал год и действительно понял, что такое настоящее серьезное производство, каковы его реалии и сложности. А через год его дядька родной отослал…

Далеко, скажем так. Далеко, да не просто.

– Вот что, Глеб, – сразу задал Иван Константинович серьезный тон разговору, когда вызванный в министерство племянник пришел в его кабинет. – Посовещались мы тут и решили поставить тебя на очень серьезную должность, невзирая на твой младенческий возраст. Я за тебя перед министром поручился, расхваливал, что и талантливый сверх меры молодой человек, и ответственный. А он знаешь кому докладывал…?

– Э-э-э, – протянул Протасов, не очень понимая, о чем идет речь.

– Вот именно, – кивнул Иван Константинович и продолжил: – Назначение твое подписано, и предупреждаю: это очень большая ответственность и должность. Но президент сказал, надо давать дорогу молодым и делать ставку на новые кадры. Вот мы и даем, и делаем.

– Да куда направили-то, – не выдержал этого затянувшегося вступления Глеб.

Дядька, посмотрев на него строго и внимательно, вздохнул и произнес название одного из крупнейших заводов страны, государственной значимости.

– Так что поедешь во Владивосток, – вздохнул еще раз тяжко Иван Константинович.

– Ни фига себе! – совершенно обалдел Глеб и принялся возмущаться: – Да я же про это производство ни черта не знаю! Совершенно не в теме! Там такие монстры работают, а я пацан двадцати шести лет! Это ж уровень государственности хрен знает какой!

– Что, – перебил его дядька, глядя в прищур: – Слабо? Неинтересно?

– Интересно, – перевел дыхание, подумал пару мгновений и признался Протасов. – Еще как интересно! Ну а насчет слабо, а если не справлюсь?

– Не справишься, головы тебе не сносить, – разъяснил Иван Константинович и совсем другим тоном добавил: – Так что придется тебе справляться, Глеб, чтоб и самому этот полезный орган не потерять, и мою седую голову не подставить. И если ты думаешь, что я тебе тут по-родственному протежирую, то сильно ошибаешься. Я способности твои трезво оцениваю и знаю, на что ты способен, и какие еще в тебе таланты есть, – например, дар руководителя и организатора, – которые пока до конца не раскрылись. Желающих на это место не так уж много, как казалось бы, хоть и зарплата, сам понимаешь, весьма достойная, и перспективы, и авторитет, без сомнения, но ответственность запредельная, и талант инженерный нужен. Ладно, все. Оформляй документы и езжай. Звони постоянно, докладывай, советуйся, спрашивай в любое время – помогу.

Охо-хо! С тяжелой руки министерства и дядьки родного огреб Глеб Максимович Протасов такой беспросветный каторжный труд, безумную ответственность и головняк на долгие годы, который и представить себе не мог в самой страшной фантазии!

Поначалу его пытались шпынять и строить под себя все кому не лень – и директор завода, и его замы разных направлений, и крупные акционеры. Даже мастера цехов пытались дурить, проверять на «вшивость» и манипулировать, как мальчишкой, – в сущности, которым он тогда и был. Мыслимое ли дело в двадцать шесть лет стать главным инженером огромного завода?

Посмотрел Протасов на все эти дела, вник в свои обязанности, права, ответственности и производственные необходимости и стал спокойно, но твердо и настойчиво давать отпор и утверждать свой серьезный авторитет.

И у него получилось! Пусть не сразу, были и сложности, и естественные трудности, но постепенно он добился абсолютного признания своего авторитета у подчиненных, и уважения начальства, и самое важное – его приняли, признали и стали уважать рабочие завода, а это была, пожалуй, главная победа.