Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тяжело пишется. – Он вздохнул для пущей убедительности. – Невероятно сложно описывать детскую сексуальность. Знаете, с одной стороны, хочется писать предельно правдиво, а с другой – необходимо не перейти грань. Ведь самое запретное табу для любого взрослого – это детская сексуальность. Хотя мы все были детьми и сами испытали, пережили ее, проверили на себе. Почему же нельзя, даже на основании собственного опыта, честно говорить о ней?
– А действительно, почему? – подбодрила я Анатоля, потому что я вообще привыкла подбадривать забредших в тупик соавторов.
Тут он оглянулся, ища взглядом официанта, но официанта рядом не оказалось. Пришлось снова наморщить лоб в тяжелом раздумье.
– Видимо, расстояние между детством и зрелостью слишком велико. Не только с точки зрения времени, но и в плане осознания мира, осознания собственного Я. К тому же взрослые плохо помнят себя в детстве, путают ощущения, впечатления, приписывают их разным обстоятельствам, разным временным промежуткам. Поэтому их воспоминания не вызывают доверия. А значит, вмешательство взрослого в такой деликатный вопрос, как ранняя сексуальность, выглядит искусственным, даже беспардонным. Ну, и общественное мнение таково, что взрослый не имеет права вторгаться своими нечистыми помыслами, рассуждениями, логикой в детскую невинность.
Тут Анатоль замолчал, снова поискал глазами официанта, на этот раз нашел и указал пальцем на опустевший стакан. Смышленый швейцарец в белом накрахмаленном фартучке понимающе кивнул, даже, по-моему, щелкнул каблуками.
– Ну, и вторая причина, – продолжил Анатоль, – более прагматическая, заключается в страхе примитивной педофилии. Ведь нас всех, особенно тех, у кого есть дети, пугает даже намек на педофилию. И получается, что сам вопрос детской сексуальности, когда его поднимает взрослый человек, вызывает подозрение. Уж нет ли тут личного патологического интереса?
– Вполне законное беспокойство, – вставила я. – Мало ли больных людей в мире?
– Ну да, конечно, интерес порой связан с помыслами. – Тут Анатоль пожал плечами. – Но порой ведь и не связан. Может же существовать чисто академический интерес.
– Милый мой соавтор, – поддержала его я, – меня не нужно убеждать. Ведь, в конце концов, кто погружает вас в свою собственную детскую историю, как не я? О чьей детской сексуальности вы, бедный мой летописец, стремитесь поведать дотошной публике?
– Ну да, – вяло согласился мсье Тосс, а потом добавил: – Но вы-то рассказываете только мне, а я должен переложить ваш рассказ на бумагу, сделать достоянием читателя. – Он покачал головой, как бы соглашаясь сам с собой, и повторил: – Трудно, очень трудно.
– Не волнуйтесь, дальше будет еще труднее, – подбодрила я соавтора.
Он хотел было ответить, но тут на столе появился новый стакан, от него даже на расстоянии приятно пахло дорогим алкоголем. Не мешкая, Анатоль плеснул алкоголь в себя, прислушиваясь к растекающейся в организме горячительной жидкости.
Я огляделась. Дождь за окном не преставал сыпать – откуда там наверху столько берется? А вместе с дождем на землю скатывалась все та же мерзкая, печальная серость.
Потом я осмотрела зал и обнаружила моего Карлоса в спортивном костюме, он, видимо, только что оставил в покое многочисленные тренажеры, на которых оттачивал свои и не без того отточенные прелести. Ну и, конечно, сразу подсел к парочке белокурых ровесниц и даже стал развлекать их чем-то словесным, отчего юные создания доверчиво захихикали.
«Интересно, что он им навешивает? – подумала я. – Какие такие истории? А что, если про детскую сексуальность? Вот было бы забавно… Хотя, к сожалению, маловероятно. Карлос и вдохновенное слово – две вещи несовместные. Вот Карлос и вдохновение безмолвное – это да! Это всем понятно. Потому две белокурые подружки и подбадривают смехом, окрыляют, так сказать, смуглого юношу надеждой. Совершенно пустой и ненужной, кстати».
Анатоль же откинулся назад, на спинку податливого кресла, вслед за мной обвел блуждающим взглядом полупустое кафе.
– А ваш юноша забавный мальчуган, – озвучил мои мысли Анатоль. – Как его имя?.. ах да, вспомнил – Карлсон. – Я не стала поправлять – швед так швед.
– Вот взять хотя бы вашего Карлсона… – начал было Анатоль, но тут я заартачилась.
– Не надо его брать, – предложила я, но не слишком настойчиво. – Что он плохого вам сделал?
– Почему не надо? Давайте возьмем. Почему бы нам не развлечься? У меня, знаете ли, после утомительного заточения есть потребность почудить немного, – сознался мастер художественного слова. – Карлсон! – вдруг громко позвал он. И тут же снова: – Карлсон!
Как ни странно, Карлос откликнулся на мужской зов. Видимо, натренированная привычка откликаться на призыв дала о себе знать, на любой призыв, даже когда к тебе обращаются, коверкая твое имя. Я решила не вмешиваться, словосочетание «подвыпившие писатели чудят» вносило ободряющую надежду в серый, тоскливо моросящий день.
– Иди к нам, старик Карлсон, – пристал к Карлосу разнузданный литератор.
Моему несчастному мальчику ничего не оставалось, как подняться как бы нехотя, а на самом деле, картинно двинув выступающими из-под обтягивающей майки мышцами (я-то все его врожденные приемчики хорошо знаю) – так что девочки за столиком несдержанно уставились на него, пытаясь проникнуть взглядами туда, под майку, – и неторопливо, даже с достоинством направиться к нам.
– Садись, старик, – предложил гостеприимный Анатоль. – Хочешь скотча хорошего? – Он уже поднял руку, подзывая официанта, но мой барельефный любовник остановил нетрезвое движение нетрезвого человека.
– Нет, спасибо, для меня рано.
Конечно, я порадовалась за него, мое сердце даже наполнилось гордостью. Он не только красив, мой бесподобный Карлос, он еще и наделен благородством, очевидно, врожденным, иначе откуда ему еще взяться? «Интересно, – снова подумала я, – что он все же рассказывал тем двум девицам? Вдруг я его недооцениваю, вдруг я в нем чего-нибудь не разглядела?»
– Почему? – полюбопытствовал приставучий мсье Тосс.
– Я в первой половине дня тренируюсь, – ответил Карлос и для наглядности сократил какой-то там бицепс-трицепс на своем полуоголенном плече.
«Нет, – возразила я сама себе, наблюдая, как у Анатоля от накатившей радости глаза поменяли цвет: был серый и тут же возник голубой. – Ничего-то я не упустила. Все, как было задумано природой, так и есть».
– Тренируешься – это хорошо, – одобрил лучезарный провокатор. – На каких, расскажи мне, снарядах? А то мне тоже надо бы форму восстановить, знаешь, совсем потерял ее из-за сидячей работы.
– Хотите, – простодушно предложил мой наемный возлюбленный, – завтра вместе пойдем на фитнес? Я вам покажу несколько легких упражнений для начала. – И не было в его словах ни надменности, ни превосходства, лишь доброе, человеческое желание помочь.
Но коварный Анатоль не спешил броситься в объятия коллективной физподготовки. Он подался вперед, нависнув над столом, в голосе у него появились доверительные нотки.