Доказательство для воинской элиты: войну бескровно не выиграешь.

Солдаты беседовали, разбившись на мелкие группки, и медленно двигались к флагштоку посреди площади. За ними — медсестры, толкающие перед собой инвалидные коляски с солдатами. А последними по плитке с грохотом катились кровати на огромных колесах — замыкали шествие потные санитары.

На свежем воздухе было ужасно холодно — одежды-то на них было совсем мало, только ночная рубашка да халат. У соседа Брайана застучали зубы. «Это не твое дело», — думал Брайан, глядя на флаг со свастикой. Поднимали его в полной тишине и с почтительным нацистским приветствием.

Стояли они в северо-западной части территории. Брайан наклонился в сторону, как будто засыпая, и заглянул за угол здания. Отсюда можно было рассмотреть кирпичное здание поменьше, у самых скал. Вероятнее всего, больничная часовня. С противоположной стороны, на западе, у самого забора, виднелись еще одни ворота — по бокам стояли часовые, вытянув руку в приветствии и глазея на происходящее.

Вытянутые руки указывали на флаг, и все вокруг хором восторженно запели «Песню Хорста Весселя» — из зашелестевших кустов взлетели птицы.

Из сумасшедших не пел никто — те что-то бормотали или просто стояли, смущенно озираясь. Площадь наполнили эхо и мощь множества голосов, а в воздухе витали опьянение и решимость — флаг выглядел внушительно. От гротесковой красоты происходящего Брайан оцепенел, и, лишь когда открыли портрет фюрера, он сообразил, зачем их здесь собрали и побрили в неурочное время. Закрыв глаза, он представил листочек бумаги, висевший над кроватью Человека-календаря. Вчера было 19 апреля, значит сегодня 20-е — день рождения Гитлера.

Офицеры крепко прижимали к себе фуражки. Несмотря на ранения, стояли они прямо, как статуи, уважительно глядя на портрет. Резкий контраст с карикатурами на Гитлера, которыми были увешаны казармы Королевских ВВС: к ним пририсовывали всякое, делали нецензурные подписи, в них кидали дротики.

Иные из закаленных воинов от счастья совсем ошалели: прикрывая глаза от утреннего света, они устремили взгляды на флаг, одурманенные его красотой и собственными чувствами. Брайан изучал территорию за их спинами. За проволочным забором — по длинной стороне территории госпиталя — был еще один. Какая-то жалкая защита: грубые жерди, обвитые колючей проволокой. Тропинка — когда-то забор поставили вплотную к ней — сначала бежала параллельно ему, а затем ускользала вдоль утесов, вероятно, в горы. Слегка повернув голову, Брайан вновь посмотрел на запад, за спины беседовавших часовых.

Бежать он хотел в ту сторону. Через первый забор и под вторым, по дорожке и вдоль ручья — он тек параллельно ей, — а дальше вниз, к железной дороге, протянувшейся вдоль Рейна до самого Базеля.

Идти вдоль железнодорожных путей на юг — а там он рано или поздно доберется до швейцарской границы.

Как ее пересечь, там будет видно.

Шестое чувство заставило Брайана повернуться и посмотреть рябому прямо в глаза. Едва встретившись с ним взглядом, великан тут же опустил голову. В его взгляде сквозило что-то цепкое. За рябым надо приглядывать, причем как можно незаметнее. Брайан снова перевел взгляд на забор.

Не очень-то высоко, прикинул он.

Если получится расшатать флагшток у нижнего болта, его можно перекинуть через забор как мостик. Стекающие по здоровенным гайкам сгустки ржавчины навели его на другие мысли. Будь у него гаечный ключ, все получилось бы. Все решали мелочи. Незначительные вещи и события, такие как случайная встреча с девушкой, неожиданные фразы, услышанные в детстве, удача, улыбнувшаяся в нужный миг. Внезапно возникающие отдельные фрагменты, в сумме образующие будущее и делающие его непредсказуемым.

Например, случайно появившееся пятно ржавчины на каком-нибудь болту.

Значит, придется перелезать через забор, изодрав себя в кровь о колючую проволоку на его верхушке. А еще ведь часовые. Одно дело — незаметно перелезть, а другое — потом уйти. В темноте хватит одной выпущенной наобум очереди из пистолета-пулемета. Снова вмешается случай. Он не мог отдаться на волю случая, если была возможность этого избежать.

Церемония завершилась короткой речью старшего офицера службы безопасности, говорившего с таким энтузиазмом, какого у его флегматичной особы и предположить было нельзя, затем прокатилась волна нацистских приветствий, казавшаяся бесконечной. Потом с площади медленно увезли улыбавшихся колясочников и лежачих больных — их распирало от гордости и любви к родине. Вероятно, они были уверены в том, что сделали все возможное и были в безопасности.

На ветру тихонько качались темные ели. Во время перехода в несколько сотен метров до здания на холоде разболелись суставы. Торопить кого-либо было бесполезно. «О себе заботься! — думал Брайан. — Постарайся не заболеть!»

Путь к побегу он наметил. Если он заболеет, они с Джеймсом до следующей серии сеансов электрошоковой терапии убежать не успеют. Значит, планировать надо тщательно и быстро. А еще — посвятить в планы Джеймса, хочет он того или нет. Без Джеймса надежный план составить не получится.

И без Джеймса — никакого побега.

Когда Джеймс пришел в себя после сеанса электрошоковой терапии, ему было паршиво. Каждый раз одно и то же. Во-первых, у него не было сил. Ослабло все тело. Притупились и смешались чувства. А еще пришли возбуждение, волнение, сентиментальность, жалость к себе и растерянность. Затуманился разум, не отступали страх и грусть.

Страх был строгим господином — это Джеймс давно понял, но со временем научился с ним жить и обуздывать его. Война подходила все ближе, вдалеке гремели бомбардировки Карлсруэ, и постепенно появилась хрупкая надежда на то, что этот кошмар когда-нибудь закончится. С неизменной осторожностью и не теряя бдительности, он пытался радоваться имевшимся в его распоряжении часам — тихо лежал и наблюдал за происходящим вокруг или погружался в мечты.

За прошедшие месяцы Джеймс абсолютно вжился в свою роль. Никто и не заподозрил бы в нем симулянта. Разбуди его в любое время — смотреть он будет пустыми глазами. Медсестрам он хлопот не доставлял: ел как положено, не пачкал постель, а самое главное — принимал таблетки, не выказывая ни малейшего неудовольствия. По этой причине он всегда медленно соображал, был вялым, а иногда и вовсе равнодушным.

Таблетки действовали на удивление эффективно.

Впервые оказавшись у врача-ординатора, Джеймс лишь кивал, когда тот повышал голос. Он ни разу даже пальцем не пошевелил, если ему не приказывали. Иногда медсестра читала вслух его медкарту — с разлинованных желтых страниц постепенно проступила присвоенная им биография. Если Джеймс когда и испытывал муки совести за то, что вышвырнул труп в окно, они испарились бы в ту же секунду, когда он узнал об истинной сущности своего спасителя.

Джеймс и его жертва были почти ровесниками. Человек по имени Герхарт Пойкерт невероятно быстро продвигался по службе, став в итоге штандартенфюрером полиции безопасности СС, кем-то вроде полковника. Поэтому в палате самое высокое звание было у него, за исключением Арно фон дер Лейена, на чьем месте оказался Брайан. В отделении он занимал особое положение. Иногда у него даже возникало ощущение, что некоторые пациенты его боятся или ненавидят, — сев на кровать, они холодно таращились в его сторону.