– Это нужно не мне, хотя мне тоже будет интересно послушать, – это нужно тебе. Постарайся быть краткой: не нужно примеров, мне надо, чтобы ты построила систему, с каждым пунктом которой ты будешь потом сверять «своих» жертв, понимаешь?

Маша усмехнулась:

– Обычно у нас все происходит с точностью до наоборот: это ты мне вечно рассказываешь про своих любимых раскольников. Ну да ладно. Только закажи еще кофе.

Иннокентий подозвал официанта. Пока он принимал заказ, Маша, опустив глаза, казалось, разглядывала узоры на скатерти, но, как только тот отошел, она подняла их на Иннокентия и начала говорить практически без пауз:

– Маньяк-миссионер не слышит голосов – будь то божеских или дьявольских – и не имеет видений, которые твердили бы ему убить кого-то и подталкивали к насилию. Миссионер выходит на охоту для уничтожения определенной группы людей, дабы очистить лицо планеты от грязи. Грязь понимается разнообразно. Это могут быть проститутки, геи, негры.

– Но ведь существует, так сказать, единство мотива, нет? – показал свою осведомленность Иннокентий.

Маша кивнула:

– Единство мотива – один из главных признаков любого серийника. Но только миссионер искренне считает свою работу святой обязанностью. Если взять четыре основные причины, толкающие человека на серийные убийства: манипуляцию, доминирование, контролирование и сексуальную агрессию, то миссионер полностью лишен четвертой – сексуального «подтекста», а первые три будут распределяться в зависимости от личности преступника. Судя по нашему варианту, – Маша подняла потемневшие глаза на внимательно ее слушающего Иннокентия, – и исходя из сложнейшей исторической и религиозной теории для миссианства и из факта перемещения в пространстве тел, думаю, контролирование преобладает. Мне также кажется, что, несмотря на изощренные способы ликвидации своих жертв, он, как и большинство миссионеров, совершает так называемые «молниеносные убийства».

– Поясни, – прервал ее Иннокентий, а с ним – официант, выставивший перед ними две чашки крепкого кофе.

Маша медленно опустила в чашку два кусочка сахара, перемешала.

– Понимаешь, молниеносные убийства совершают серийники, которые не получают удовольствия от «самого процесса». Конечно, четвертовать человека, подозреваю, не очень простое и быстрое дело, но это для него только способ убить грешника, а не растянуть кайф. Есть же еще так называемые «неторопливые убийства». Там все происходит медленно только потому, что серийник наслаждается страданиями жертвы. Это «гедонисты», к примеру. Одни из них наживаются на убийствах, другие испытывают сексуальное возбуждение и получают оргазм во время совершения преступления. Мы обязаны об этом говорить?

– Нет. – Иннокентий тоже не притронулся к кофе. – Просто, похоже, из всех вариантов маньяков – наш самый приятный, разве нет? Над жертвой не издевается, не насилует, убивает практически против желания, просто потому, что так надо… Вырисовывается образ почти честного вояки.

Маша мрачно усмехнулась:

– А их, вояк, кстати, среди миссионеров очень много. Сказывается привычка принимать решения и четко приводить их в исполнение. Голова, настроенная на каждодневную, выверенную, правильную жизнь казармы, отказывается принимать распущенность внешнего мира. А ценность человеческой жизни у военных, по-моему, все же чуть-чуть, да сдвинута. В общем, они готовы принести жертвы, чтобы очистить мир от скверны…

– Да, но заметь: у тебя на него – и не только у тебя, у всех следователей, ведших дела по его убийствам, – ничего нет. Он должен быть не просто умен. Он должен понимать там что-то в вашей кухне, чтобы не оставлять следов. Я не прав? Что ты молчишь? Составь мне – как это у вас, сыщиков, называется? Modus operandi.

Маша грустно улыбнулась:

– Все-таки я с тобой переобщалась, Кентий! Ты уже и с такой лексикой знаком… – И, сосредоточенно нахмурившись, заправила прядь за ухо: – Понимаешь, у нас для этого слишком мало данных. Как, к примеру, они встречаются – преступник и жертвы? Использовал ли преступник молниеносную атаку, устроив засаду, или заманил жертву так называемым словесным методом? Перемещает ли он или уносит с собой какой-нибудь предмет с места преступления? И потом. Modus operandi может быть и словесный: в использовании ненормативной лексики, составлении текстов, чтобы жертва повторяла их вслед за преступником. Этот ритуал – так называемая сигнатура – может развиваться, становиться все более изощренным. А мы знаем только то, что он пользуется средневековыми методами убийства. Но они разнообразны, эти методы, Кентий! А мы не только не можем додуматься, почему именно эти люди, мы даже не в курсе – как он их находит, понимаешь?

Иннокентий молчал. А Маша продолжала:

– К примеру, Сливко – если мы возьмем исключительно российский «разрез» маньяков – убил семь мальчиков в возрасте до шестнадцати лет. Был членом КПСС, заслуженным учителем РСФСР, ударником коммунистического труда, и – руководителем детско-юношеского туристического клуба. Среди членов этого клуба он и находил своих жертв. Чикатило искал своих – на автобусных остановках и вокзалах, Пичушкин – в лесопарке… Все это были дети или женщины, часто легкого поведения. Дело – проще не бывает. А попробуй проделать то же с женой губернатора края, одной из богатейших женщин мира? Или с известнейшим архитектором? Или подойди незаметно к профессиональному киллеру… Нет, Кентий, за нашим миссионером стоит не только ум и знание криминалистики, а многоступенчатая организация каждого из преступлений. Кентий, мне страшно, я уже ничего не понимаю…

Иннокентий сжал Машину ладонь:

– Ты все поймешь. Я в тебя верю. Давай по порядку. Если я правильно понял, единственная пока сигнатура – это средневековые казни. Может быть, если мы сможем схематизировать их, мы что-нибудь поймем?

– Ты много понимаешь в казнях? – Маша наконец отхлебнула кофе и сморщилась: тот был уже совсем холодный.

Иннокентий пожал плечами:

– Сам вопрос, как ты догадываешься, никогда особо меня не интересовал. Но если наш миссионер так сориентирован на православную идею, то, может быть, и в плане казней он ищет аналогии тоже в российской истории? А тут я более-менее подкован.

Маша вся подалась к Иннокентию. «Какое счастье, что он у меня есть!» – подумала она внезапно. И легонько сжала его ладонь: мол, говори, говори же! Иннокентий улыбнулся:

– Есть документ, регулировавший отношения государства Российского с преступниками. Называется, как ты помнишь, Соборное уложение…

– Что-то смутно. Но это неважно, продолжай.

– Появился данный документ как раз таки в интересующую нас эпоху – в 1649 году. Уложение очень подробно описывало, кого и за какие преступления следует предавать тем или иным наказаниям. Наказания – и это, мне кажется, может быть важным тебе для понимания нашего маньяка – считались аналогом адских мук: вот почему их часто производили публично. Не только для развлечения и устрашения самим фактом. Нет, важно было дать понять каждому правоверному, что его может ждать в аду. Важна была символика – клеветника казнили так же, как могли бы казнить оклеветанного им честного человека. Уродуя человека – вырывая ноздри, глаза, отрезая губы, – они не давали ему потом слиться с массой: так вор, например, никогда больше не мог выдать себя за добропорядочного гражданина.