и перестать чувствовать все. Ведь это так непривычно для такой, как она. Непривычно, когда стройный план рушится, будто карточный домик.

7

Нырни глубже

Рейчел лежала в полной темноте, когда Оливия вошла в комнату. Несколько секунд у Шеферд ушло на борьбу с жгучим желанием обнять подругу и заплакать навзрыд. Но она держалась. С гордостью несла эту маску силы и непоколебимости.

«Нельзя позволить кому-то заметить твою слабость» – всегда говорила ей Рейчел. А ей это неизменно повторял отец. Перед уходом он взял с нее обещание быть сильной и помогать маме. И не вернулся. Как сейчас Симмонс помнила: стоял в прихожей, улыбался, а мама в сотый раз поправляла его военную форму. Он шутливо трепал волосы дочке, а она злилась и скидывала его руки. Она ведь была уже взрослая: двенадцать лет.

Месяцы летели. В тот роковой день мама жадно слушала новости по телевизору, а Рейчел настойчиво требовала кукурузные хлопья вместо каши. Обычное утро.

Вот только новости были особенные. Маленькая девочка не слышала, что сказал диктор: шум телевизора стал настолько привычным, что она просто игнорировала его. Мама подалась вперед и закрыла рот рукой. Сорвалась с места и позвонила кому-то из спальни. А Рейчел тайком насыпала себе эти злосчастные хлопья и ела всухомятку: молока не было.

Она узнала, что отец умер, когда пришла из школы. Мама долго пыталась сказать это. Подбирала слова. Как объяснить ребенку, что отец не вернется с фронта?

Симмонс тряхнула головой, будто старалась прогнать воспоминания, и села на кровати. Не может же она позволить себе роскошь быть слабой. Из-за разговора с Шоном она снова вспомнила то, что спрятала на задворках разума и научилась принимать как факт. Сейчас ей надо было переключить внимание, перестать думать о прошлом, которое изменить никак нельзя, как бы отчаянно она этого ни желала. Быть может, если бы в один день на пороге дома она встретила отца, вернувшегося с войны, она бы не оказалась тут?

– Лив, ты опять? – спросила Симмонс.

Вопрос давно вертелся на языке. Ни одна из них не решалась произносить эти слова вслух. Они говорили туманно, будто увиливая от правды. Если не называть слово – оно не причинит вреда, так?

– Я… – Она запнулась и села на кровать. – Всего один раз.

Ложь. Рейчел знала, что она врет ей. Она снова блевала. Оливия боролась с булимией в прошлом году, но, видимо, безуспешно. Голова у Симмонс раскалывалась.

Она понимала, что это своеобразный способ получить контроль. Хотя бы над своим телом и весом. Это мнимая власть, которой так не хватает, когда осознание собственного бессилия мощной волной сбивает с ног, рушит ту хрупкую уверенность, что строилась долгие годы. Рейчел прекрасно понимала это чувство полной потери контроля, однако оно опьяняло ее, впервые за восемь лет позволило вернуть все те эмоции, что, казалось, исчезли навсегда.

«Ты так рвешься решить чужие проблемы, а на свои забиваешь». Слова Шона внезапно обрели смысл. Но были ли у нее настоящие проблемы? Анализировать себя очень трудно. Но она точно знала, что ее главная проблема – токсичное желание приносить пользу, иметь ценность. Настоящую ценность. Посвятить себя и свою жизнь великому делу, о котором будут говорить десятилетия после ее смерти.

Рейчел – набор функций. Рейчел – часть механизма. Ее едва ли можно назвать человеком в последнее время. Не личность – энциклопедия. Как можно ее охарактеризовать? Что бы она подумала о себе сама? Тусклые глаза, безжизненное лицо, на котором изредка мелькают межбровные морщинки. Всегда без макияжа, всегда одета просто. Будто старается слиться с местностью, быть не интереснее стенки. Нравится ли ей эта характеристика? Едва ли. Она живет чужими жизнями. И какой будет толк от ее мнимой полезности в самом конце? Она будет вспоминать, как училась днями и ночами? Будет вспоминать, как оградилась от друзей из-за затянувшегося комплекса вины?

Стало невозможно душно. Девушка посмотрела на Оливию. Она ждала, что Симмонс разгадает ее ложь и снова спасет. Она ведь всегда всем помогает. Как иначе? Но для начала стоило помочь себе. Рейчел часто так думала, но ее планы изменить жизнь рушились с первыми лучами солнца. Но пока темнота дает ей сил, она может начать.

– Тогда спокойной ночи, Лив.

Нельзя спасти человека, который не хочет быть спасен. Рейчел посмотрела в окно: полицейские стояли по периметру. Эта картина давала хотя бы иллюзию безопасности.

Оливия не спешит лечь на кровать. Она замерла посреди комнаты. Плечи опущены, руки безвольно повисли. Рейчел старалась игнорировать это. Игнорировать ее прерывистое дыхание. Ее судорожные всхлипы. Ее взгляд, так жгущий спину.

– Лив? – спросила Рейчел.

Поднялась на локтях и вновь почувствовала это липкое омерзение. Тошноту. Ей сейчас не нужно что-то говорить. Просто обнять. И Симмонс это сделала. Как неизменно делала каждый раз на протяжении долгих трех лет. Утешала других и не ждала ничего взамен.

Она часто думала об этом, но старалась вытравить подобные мысли из головы. Она ведь не эгоистка. Оливия давно не спрашивала, как себя чувствует Рейчел, потому что ждала дежурного «я в порядке». Но сейчас она бы не ответила так. Ни за что.

Но дело в том, что она больше не спрашивала. Никто не спрашивал.

Оливия просто крепко прижала подругу к себе и уткнулась заплаканным лицом в ее макушку.

* * *

Это был паршивый день. Начался он с высшей математики, что никак не улучшало положение. Лицо Оливии опухло. Она избегала своего отражения. Так же как и Рейчел.

Симмонс старалась не смотреть на свое лицо. Впалые щеки и тусклые заплывшие глаза. Ей становилось страшно. Она – серость. Нелепое пятно, несуразица. Большие амбиции и нулевой потенциал. Каждый раз, когда кто-то отмечал ее интеллект, она чувствовала себя самозванкой. Она лишь умело скрывала свою глупость. Все выдающиеся люди были в какой-то степени неординарны, а она обычный человек. Часть массы.

Ей всегда было непонятно, почему некоторые люди преуменьшали значение внешности человека. В повседневной жизни она важна. Внешний вид отражает внутренний мир. Стиль одежды расскажет больше, чем глаза.

Рейчел сжала губы и стянула с себя галстук. Молчаливый протест. Против кого? Верно, против своих же правил.

Люди меняются, когда чувствуют дыхание смерти. Никто не остается прежним. И когда Джоан захлебывалась в собственной слюне, крови и пене, Симмонс осознала, что так и не жила. Ее могли похоронить пару лет назад, и ничего ровным счетом не изменилось бы. Да, каждый в какой-то степени влияет на историю и окружающих. Но девушка осознанно минимизировала это.