Наконец надышанные Кимом стрелки вывели к шахте, которая не была замурована. За аркой виднелись обычные ступени. Необычным было то, что ступени не кончались. Ведущая вверх лестница казалось бесконечной. Ли с трудом карабкалась со ступени на ступень. Мешал живот. Часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. А ступени все выплывали и выплывали из мрака, и не было им конца. Время от времени на пути попадались лестничные площадки, и тогда они отдыхали.

— Почему твоя никогда не читать книга? — спросила Ли, чтобы выгадать побольше времени для отдыха.

— Зачем разводить голова плесень? — пожал плечами Ким. — Твоя думать, что такое есть Антарктида?

— Антарктида есть последняя убежища человек на Земля, — таинственно зашептала Ли в зардевшее ухо Кима.

— Так сказать начальника Ци? — Ким посмотрел на порозовевшую Ли с насмешкой. — Антарктида есть биолаборатория, чтобы сращивать человек и плесень. Плесень скучно быть просто умный плесень. Плесень хотеть быть человек. Антарктида есть ферма, чтобы выращивать плесневелый человек. Моя полюбить твоя, потому что в твоя голова совсем нет плесень. Ты есть почти животная. Я это видеть в твоя глаза.

— А твоя голова есть плесень? — спросила Ли, осторожно пристраивая на коленях свой надувшийся живот.

— Моя голова есть самая плесневелая голова в Антарктида. Моя не нужно книга, чтобы читать. В моя голова столько плесень, что моя уметь читать даже стена. Моя уметь читать даже без стена. Просто глядеть вокруг и читать. И моя прочитать вокруг много того, что никогда не прочитать в книга. Однажды моя смотреть лестница и прочитать, что есть низ и верх. Моя посмотреть в темнота и прочитать, что есть белый свет. Моя хотеть идти наверх и читать белый свет. Моя хотеть стать человек. Моя есть плесень, которая хотеть стать человек. Но моя бояться. Моя уже быть там однажды. Моя видеть белая-белая свет в конец туннеля. Моя дышать другая воздуха. Воздуха-любовь. Воздуха-счастье. Но эта воздуха обжигать моя. Моя не мочь дышать от счастья. Белый свет слепить моя глаза. И моя не мочь идти дальше. Моя нуждаться кто-то, кто уметь ходить без плесень в голова. И моя вернуться и дарить любовь Ли. Твоя помогать мне идти сквозь тьма на свет. Моя нуждаться Ли, глупая Ли.

Все попытки Ванглена взять верх над читателем оказались бесплодными. Тот с поразительной легкостью ускользал от его ударов, а в ответ бил так быстро, сильно и точно, что у Ванглена не было никакой возможности защититься. Он был просто медленнее. Груды тренированных мышц никак не поспевали за реакциями этого жилистого, точно свитого из перекрученных веревок тела. Читатель совершал прыжки, больше похожие на полеты. Кувыркался в воздухе, точно невесомый. Но еще больше подавляло его психологическое превосходство. Читатель никогда не выходил из себя и, казалось, даже не напрягался. Иногда ему было лень махать руками и ногами и он лишь тыкал пальцем куда-то в живот или горло Ванглену, и тот падал замертво, как подкошенный. А иногда читатель просто исчезал из вида, словно растворялся в воздухе, и, обернувшись, Ванглен находил его за собственной спиной сидящим на корточках со своими смеющимися глазами.

В конце концов читатель стал просто останавливать Ванглена своим пустым взглядом. Ванглен преследовал недруга, ходил за ним по пятам, пытался напасть со спины или из засады, но всякий раз натыкался на его слепой и всевидящий взгляд. Читатель даже спал с открытыми глазами. Его глаза были повсюду.

Ванглен пытался воспламенить читателя, но тот смотрел в его горящие глаза, не моргая. Он точно не видел соперника. И тогда Ванглен понял, в чем дело. Читатель смотрел не наружу, а внутрь себя. Чтобы вывести его из себя, Ванглену нужно проникнуть в его внутренний мир. И в конце концов он догадался, как это сделать.

— Если твоя хотеть, моя рассказать сказка на ночь, — сказал Ким, гладя Ли по лазоревому от нежности лицу. Они лежали, обнявшись, в постели. Ли сквозь дрему смотрела на Кима, но видела в темноте лишь его светящиеся губы.

— Это есть сказка, как два читателя любить один другая, — продолжал рассказывать Ким.

— Читателя любить? — слабо удивилась Ли сквозь сон. — Это есть невозможно. Это есть так невозможно, что даже не есть запрещено.

Глаза Ли смыкались и голос Кима доносился до ее сознания откуда-то издалека, минуя слух…

— Да, это невозможно. И все же однажды это произошло. Двое полюбили друг друга. Ведь это сказка, а в сказке случаются чудеса. Двое посмотрели друг другу в глаза и прочитали там что-то такое, отчего больше не могли оторвать друг от друга взгляда. Это казалось невозможным, потому что этих двоих разделяло нечто большее, чем пространство и время. Они жили в разных мирах и не увидели бы глаз друг друга, даже если бы смотрели друг на друга в упор целую вечность. Если бы в бесконечно большом и совершенно пустом пространстве двигались две бесконечно малые частицы, то вероятность их встречи была бы большей. И все же их взгляды встретились. Чудо произошло. И началась сказка.

Однажды так случилось, что они оба оказались в одном баре, совсем рядом, за соседними столиками. Она была со своим служителем, он — со служанкой. Перед ними светились заплеванные стаканы, натоптанный пол мерцал множеством следов, ярко горела плесень на стенах и потолке. В барах много грязи — и все вокруг сверкает. Они сидели совсем рядом и в то же время бесконечно далеко друг от друга. Он как бы блуждал по бесконечному лабиринту, влекомый надеждой, которая озаряла его все ярче за каждым из бесчисленных извивов его мыслимого пути. Он отыскивал лазы, распутывал хитросплетения ходов, пробирался по многомерным лестницам, одновременно ведущим вверх и вниз, разбивал головой стены, если не удавалось найти иного выхода. Он внимательно изучал, сопоставлял и анализировал таинственные знаки, испещрявшие эти стены, стараясь составить из них какой-то цельный образ, который позволит ему разгадать загадку, столь загадочную, что даже само ее существование — тайна, которую он подозревал лишь по полному отсутствию признаков существования оной. А она точно стояла на бесконечной равнине созерцательности, по которой холодный ветер гнал волны густых мыслей, — маленькая фигурка под бескрайним небом, по которому все плыли и плыли бесконечной чередой разноцветные причудливые облака, образующие цепь беспрестанно меняющихся образов. И она глядела в это небо, гоняла взглядом тучи и ждала знака из заоблачной выси.

Очень трудно рассказать, что на самом деле происходит в головах читателей. В них бушует необузданное пламя мыслей, построений и образов, которыми горит плесень, покрывающая мозг. И сам читатель существует лишь как причудливая игра отблесков этого пожара, бросающего отсветы во мрак его сознания. Его сознание — лишь переплетение этих отсветов, холодный блеск мысли. Читатель, его личность — лишь тень этого света. И подлинное чудо состояло не в невероятной встрече этих двоих. Ведь математическое пространство ее невероятности, каким бы бесконечным оно ни было, — замкнуто. Замкнуто именно в силу своей бесконечности, которая не имеет границ, а потому может существовать лишь как замкнутая на себя бесконечность. Именно в силу своей бесконечности вероятностная область невозможности их встречи устроена так, что две частицы, двигающиеся в ней, неизбежно встретятся в конце времен, потому что куда бы они ни двигались в замкнутом пространстве, они всегда двигаются в прямо противоположных направлениях, то есть точно навстречу друг другу. Истинное чудо состояло не в полной невероятности их встречи. Если их встреча была просто невероятной, то их любовь — невозможной. Их любовь и была подлинным чудом.