— А почему бы и нет, — слабо оживился Сухарев. — Ведь он там был, все видел. Да, Алексей?

— Я против, — сказала после недолгого раздумья Маргарита Тихоновна. — Не хотелось бы привлекать Алексея Владимировича…

— Может, как страховочный вариант? — осторожно вмешался Игорь Валерьевич. Он подсел ко мне: — Разумеется, вам сейчас не до этого… Но что там происходило у Максима Даниловича, в смысле, у вас дома, когда Колесов пожаловал? Только подробно.

Насколько мог, я пересказал минувшие события: записка в дверях, странные гости, найденная на этажерке книжка, которую выклянчил Колесов.

— По идее, Терешников обязан принять это к сведению, — сказала Маргарита Тихоновна. — Даже если Колесов начнет юлить и менять показания, у нас есть письмо, то есть своего рода улика… Кстати, где оно, Алексей Владимирович?

— Я съезжу за ним, — подал голос Сухарев. — Пусть Алексей скажет, где…

— Вот, — я достал из кармана мятый листок в слабой надежде, что он хоть как-то откупит меня.

— Алексей Владимирович! Золотце! — воскликнула Маргарита Тихоновна. — Отлично, что вы его захватили!

Она спрятала письмо в сумку и произнесла слова, от которых пол сделался шаткой палубой:

— Алексей Владимирович, очень не хотелось вас тревожить, но, пожалуй, завтра все-таки понадобится ваша помощь. Вы могли бы перед собранием повторить все то, что рассказали нам?

Я не рискнул сказать «нет», помня, как в этой компании решают проблемы с «сотрудничеством». Конфискованное, закаленное в сургуче шило было за поясом у Сухарева, да и лысый Игорь Валерьевич никуда не убирал свой жуткий тесак.

Маргарита Тихоновна благодарила меня, старик Тимофей Степанович рвался пожать руку, Таня улыбалась, Сухарев хлопал по плечу, Игорь Валерьевич говорил, дескать, мое согласие помочь — дань памяти дяди Максима. Я же с ужасом понимал, какой безжалостной трясиной оказались сегодняшние события.

Напоследок Маргарита Тихоновна сказала:

— Игорь Валерьевич, оставляем гостя на ваше попечение. Пусть отдыхает. Завтра к вечеру мы за вами заедем.

Они ушли. Я послушно удалился в комнату, но спать, конечно, не собирался. Мой сторож, по всей видимости, тоже. Доносились тяжелые громоздкие шаги, а потом под его весом вздохнуло пружинами кресло. Из-под двери била полоска света. Я слышал шелест газеты и кружащий звон чайной ложки.

К середине ночи свет погас, и я, дождавшись стабильного похрапывания, попытался бесшумно выйти в соседнюю комнату. Предательская дверь издала даже не скрип, а конское ржание. Храп сразу оборвался, Игорь Валерьевич поднял от подушки голову, одной рукой пригладил вокруг лысины всклокоченные на висках и затылке волосы, а второй включил торшер:

— Алексей, туалет сразу возле входа, только бачок барахлит, — произнес он, спросонья щурясь от яркого света. — Это все Саня, зараза, вечером опять рычаг сломал. Там ведерко зеленое, воды наберите и слейте, а бачок я утром починю… — Игорь Валерьевич был в спортивных штанах и майке, подчеркивающей его бычью мясистость. Нож лежал рядом на тумбочке. — Плохо спится на новом месте?

— Извините, я не хотел вас разбудить.

— Да ничего страшного, я вполглаза дремал… Если что понадобится, вы со мной не церемоньтесь, смело поднимайте…

Уже выходя из туалета, я заметил на двери овальную табличку с барельефом в виде писающего в горшок мальчугана. Такая же лет двадцать назад висела и у нас дома, а после куда-то подевалась. Странно, вид этого безмятежного мочеиспускания, длящегося десятилетиями в самых разных квартирах, неожиданно меня успокоил. А может, страх просто сам собой вытек, и я смыл его из зеленого ведра.

Я вдруг почувствовал, что жутко устал. И затылок ныл, точно кто-то давил на нем ботинком окурки. Я закрыл глаза, и мне приснилась головная боль.

Утром Игорь Валерьевич назойливо зудел электробритвой и шумно кухарничал — звякала в мойке посуда и шипела сковородка.

— Как спалось, Алексей?! — крикнул он, заслышав, что я встал, выглянул сам с вилкой в руке и наколотым хлебным ломтем. — Умывайтесь, сейчас завтракать будем. Гренки любите? С ветчиной и сыром…

Фамилия у Игоря Валерьевича была Кручина, что совсем не соответствовало его жизнерадостному темпераменту. Вел он себя, словно мы давние приятели, говорил в бодрой манере радиодиктора из «Утренней зарядки». Я избегал встречаться с ним глазами, а он всякий раз подстерегал меня широкой улыбкой:

— Да вы не стесняйтесь, Алексей, накладывайте, я еще нажарю. Во-от, молодцом! Может, салат сделать?

Я поспешно отказался, потому что не вынес бы вида Игоря Валерьевича с ножом, пусть даже с кухонным.

— Как насчет чаю с лимоном? Не возражаете? Ну, и славно! — и тут же принимался мурлыкать задорный мотив.

Это чрезмерное дружелюбие за полдня вымотало меня окончательно. Я ему не верил и каждую минуту ждал резкого финала спектакля, после которого изощренная приветливость Игоря Валерьевича покажет свое истинное свирепое лицо.

Он же тем временем увлеченно расспрашивал, чем я занимался в жизни. Узнав, что я заканчивал металловедение, он просто расцвел:

— Алексей! Да мы с вами коллеги. Я ведь сам инженер-литейщик!

Я слушал его, а сам беспокойно посматривал на тумбочку с лежащим на ней вчерашним оружием. Это был не нож, а скорее штык с очень длинным лезвием.

Игорь Валерьевич взгляд мой заметил, но истолковал по-своему:

— Нравится? Антиквариат. Времен Первой мировой. Как в наши края попал — загадка, наверное, еще в Гражданскую… — он потянулся к тумбочке, и мое сердце болезненно сжалось.

Впрочем, ничего страшного не произошло, Игорь Валерьевич осторожно переложил штык мне в руки. Я потрогал выбитую буквенной аркой надпись на крепком долгом клинке «Modello Argentino 1909» и «Zolingen», гладкие деревянные плашки на рукояти и, повинуясь стереотипу, чиркнул по лезвию подушечкой пальца.

— Острый, — гордо подтвердил Игорь Валерьевич. — А как же иначе! Красавец, да? — Было видно, оружие свое он любит и ценит.

Затем Игорь Валерьевич принес альбом с фотографиями, и я из вежливости пролистал его весь.

— Батя с мамой… покойные, — комментировал по ходу Игорь Валерьевич, — брат Никита, он сейчас в Архангельске… Это я в армии, в Закарпатье служил… Институт… Учился на вечернем, ну и работал, понятно. Двадцать пятый год в литейном цеху… Вот бывшая жена. Не сошлись характерами… А это меня орденом награждают… Верите, меня бы к Герою Соцтруда представили, если бы Союз не развалился, уже и бумаги все были, а потом — копец, производство свернули, спасибо, хоть завод не прикрыли…

Последние страницы были заняты коллективными снимками: Игорь Валерьевич в окружении людей, среди которых я узнал вчерашних похитителей и дядю Максима.

— Наша читальня. Вот со мной Федя Оглоблин, который за рулем вчера был, а рядом с ним Саша Ларионов, тезки наоборот — один Федор Александрович, а второй Александр Федорович… Пал Палыч, только без усов, он их для конспирации отпустил… Сашка Сухарев и Танечка Мирошникова, Маргарита Тихоновна… Ну, вы еще сегодня с остальными познакомитесь… Возгляковы — Мария Антоновна и дочки ее — Анна, Светлана и Вероника. Денис Луцис… Дежнев Марат Андреевич, наш семейный доктор. Замечательный человек… Вадька Провоторов, Гриша Вырин… А вот, — он ткнул пальцем в бритоголового гигантопитека на заднем плане, приобнявшего почти весь паноптикум ручищами необъятной длины, — Иевлев Николай Тарасович. Сила — словами не передать. С таким товарищем нигде не страшно… А слева от Маргариты Тихоновны — Пашка Егоров… Его уже нет в живых, Пашки. Как и Максима Даниловича… А это, со Светой Возгляковой, — он указал на субъекта в темных очках, прилепившегося полипом к самому краю снимка, — очень нехороший человек — тот самый Борис Аркадьевич Шапиро. Н-да… Из-за него, можно сказать, беды у нас и начались, — Игорь Валерьевич помрачнел.