— Он не из стакана, он из кружки пил, — поправил Павел Иванович.

— Да? А ты почем знаешь — там сидел, что ли?

— Я видел на картинах. Тогда стаканов не было.

— Плушка, — помирил я их, вспомнив, что Бабаня называла как-то так подобную посуду, на что божий одуванчик искоса взглянул на меня и пригладил возмущенно шевелящийся на голове пух.

— Ну вот, когда фрицы вошли в Крым, то сразу спецотряд этих анербов послали по пещерам клады искать. Но хрен бы им в глотку!.. Все, кто в отряде был, перемёрли, как мухи: кто со скал сверзился, кто задохся, кто в пещерах исчез, кто заболел. Проклятие, значит, над теми местами было. Только одну палку с бронзовой балдой нашли — говорили, Иоанна какого-то жезл… Ну, свояк Осип этот жезл спёр и сбежал к свиньям собачьим… Хотел в музей сдать, да соседка упросила ей за штоф горилки отдать — больно красивая была палка, удобно бельё в чане мешать… А начальником в отряде был такой малахольный профессор, то ли Каускофер, то ли Хоферхаус…

Поразительно!.. Как прав был Хорстович — русские знают о Германии всё!.. Казалось, этим двум ветеранам известны главные тайны вермахта!.. Да, профессор Хаусхофер, мюнхенский мистик-профессор (в чьих ассистентах ходил Рудольф Гесс), не уставал повторять, что самой большой катастрофой во всей истории германцев было расовое смешение с примитивными существами из Гондваны, главные из коих — евреи, и необходимо срочно очистить расу: если не мы, то кто?.. — хотя кое-кто осторожный из окружения фюрера и возражал, что евреи отнюдь не звероподобны, а скорее скользки, как рыбы, а уж говорить, что они бессловесны, совсем неправильно: а Библию кто написал?.. А Иисус Христос кто был, в конце концов?..

— Откуда вам это известно? — искренне удивился я, а на сердце у меня было очень тепло и тянуло выпить пива, водки или чего-нибудь еще.

— А я в Военной академии преподавал, физподготовку… читать люблю… да и свояк Осип много чего рассказывал… Его потом за этот жезл на три года упекли, чтоб госимущество не тырил, хоть соседка жезл и сдала… кто ж знал, что она с майором НКВД спит, он и увидел, вызнал, — сказал божий одуванчик, а Павел Иванович указал на него глазами:

— Он — полковник в отставке! С ним не шути!

Полковник!.. У нас полковники на пенсии живут как короли. А тут на пиво с трудом мелочь собирается…

Я заикнулся было о льготах для ветеранов, но в ответ послышалось столько ненормативной лексики, что я растерялся. Энергетика ругани оживила, зажгла старичков, они стали как-то моложе и крепче. Морщины разглажены матерщиной, пух на голове божьего одуванчика угрожающе завивается:

— Во, видал, как немцы своих ветеранов уважают — слепой, безрукий, безногий, а по курортам ездит и в ус не дует. А наш курорт — это конура, аптека и ларёк, в магазине на цены только облизываться можем… Дождались, пока все ветераны перемёрли, сейчас им квартиры дают — очень они им нужны! На том свете свои ЖЭКи имеются, я их в бога душу мать!..

А Павел Иванович, отругавшись (и между делом сообщив, что вот ты на него так не смотри, он-то полковник, а во время войны разведчиком семь десятков фрицев лично зарезал), стал звать мальчишку, застрявшего с банками возле друзей, где пиво могло быть нагло выпито…

При упоминании о семидесяти зарезанных немцах меня пробрала дрожь, невольно посмотрелось на его руку — жилистую, корневую, коренную, с грубыми наколками… Не рука, а рубонь… лапонь… рукладь…

Мальчишка с пивом не хотел подходить, дразнил старичков, показывал им кукиш:

— Фигушки вам, а не пиво! — (А я с ликованием отметил, как хорошо работает эта новая для меня идиома, и некстати вспомнил нашу любимую притчу об умном вокзальном мальчике, которому некий человек из вагона дал денег и попросил купить два пирожка; мальчик принес один, а про второй сказал, что он съел его. «Как съел?» — удивился человек. «А вот так!» — ответил мальчик и сожрал-слопал второй пирожок. Тут поезд и отъехал.)

Началась перепалка. Павел Иванович горячился:

— Быстро, я сказал, принёс сюда пиво! Перестреляю всех!

Пора. Я спросил:

— Где ловить такси?

— Ловить везде можно, а вот где поймать — это вопрос… — засмеялся божий одуванчик. — Вон там, на углу — видишь машины?.. Там эти джихад-такси стоят… Вон там спроси! Спасибо за угощение!

— «Леопарды» были хороши, но и наши «тридцатьчетверки» не хуже! Удачи! Спасибо за шнапс! За родину, за Сталина! — поддакнул шишками Павел Иванович.

— Гитлер капут! — подтвердил я и, веселый, начал было вылезать из-за стола, когда Павел Иванович вдруг спросил:

— Слушай, Фредя, а как, говоришь, твоего деда звали? Слепой был?

— Адольф. Один глаз не был. Без рук-ног. А что? — Я застыл. — Вы знали его?

Тот обмахнулся шляпой пару раз:

— Да был тут один смешной немец… пленный, случайно после войны возле ларька познакомились. Они тогда высотки строили, их отпускали под конвоем пиво пить. Но он полностью слепой был, его вообще не трогали, мы ж после войны добрые были, сразу размякли, разлеглись… Патриком звали. Я ему говорю — почему Патрик, а не Петер? А он объяснил, что мать француженка у него…

— Вот, и таким Гитлер затылки брил… — вставил божий одуванчик.

Павел Иванович презрительно воззрился на него:

— А он что, по паспорту брил, что ли?.. Да у него диких дивизий из поляков, чехов и эстонцев навалом было…

— Каких диких? — Я ничего об этом не слышал.

— А вот убийц всяких, чистильщиков, палачей… Немцы брезговали, а эти — нет, свою любовь к русским ножом и пулями показывали… особенно западенцы с Украины…

— Глупости, не было никаких дивизий! Это я тебе как преподаватель говорю! — возразил одуванчик.

Павел Иванович сощурился, отчего шишки на лице заколебались:

— И преподаватели не всё — ох, не всё — знают… Ну да ладно. Этот Патрик потом уезжать не захотел, так ему наш борщ по душе пришелся. Женился на русской бабе, трескал каждый день борщ и свою песенку напевал: «Айн шусс — айн русс, айн штос — айн францоз, айн тритт — айн бритт»[7]… И шустрый был по бабам — слепой-слепой, а дырки нашаривать мастак первый сорт! Бабы от него только ахали…

— Известно, после войны мужиков не было, бабы на всякое зарились, хоть на слепое, хоть на ползающее, лишь бы корень был, — подтвердил божий одуванчик, прихорашивая своей лапонью легкие волосёнки на черепе.

Зарились? Заря? Зарево?.. Корневые чередование «зар-зор»?.. В голове уже всё мешалось, морщилось и мялось, с шелестом начали остывать мозги. Приближался ступор. Я успел сказать:

— Моего деду… тут не было… он там… Франция…