Я надеялся, что мои разговоры помогут ей не думать о себе.

— Случаются экологические катастрофы, избежать которых невозможно, но тем более необходимо не допускать тех, которые можно предотвратить. Бывает, что все складывается так, а не иначе, это закон, и никуда тут не денешься, но в данном случае этого вполне могло бы и не произойти.

— Да, это очень печально, все эти птицы, — сказала она.

— И рыбы.

— Да, и рыбы тоже.

— У меня есть африканский друг Йоко, он уверяет, что мы слишком мало думаем о чужих несчастьях, поэтому мы всегда недовольны. Она удивилась.

— Странное рассуждение… Я что-то не понимаю. Чтобы быть довольным, надо думать о чужих несчастьях? Послушайте, ваш друг мне совсем не нравится. Низкая душа.

— Да нет, вовсе не так. Но просто когда думаешь о всех этих тварях, обреченных на вымирание, то твоя личная судьба уже не кажется такой несчастной. Ее это не убедило.

— Такое объяснение нас может далеко завести.

— Конечно далеко, но нельзя же беспокоиться только о себе, не то и вправду спятишь. Когда думаешь о Камбодже и тому подобных вещах, меньше сосредоточиваешься на себе. А когда мало думаешь о других, то уделяешь слишком много внимания тому, что происходит лично с тобой, мадемуазель Кора.

Я замолчал и спросил себя, что я, собственно говоря, здесь делаю с этой тетенькой, которая пока еще всецело занята собой и не имеет никакого представления о размахе постигшего нас бедствия. В результате я замкнулся и стал смотреть в одну точку, и это тоже никуда не годилось, потому что получалось, будто нам нечего сказать друг другу. Потом я украдкой взглянул на нее, чтобы выяснить, не огорчена ли мадемуазель Кора, но я сразу увидел, что нет, она мне весело улыбалась, вид у нее был совсем праздничный, и я тут же себя тоже хорошо почувствовал, я не зря терял время, хотя и не входил в группу из тридцати спасателей. Мы оба расхохотались, потому что нам было приятно быть вместе.

— Ну так что, мадемуазель Кора?

— Ну так что, мой маленький Жанно? И мы снова рассмеялись.

— Мадемуазель Кора, знаете ли вы, почему цапля, когда стоит, всегда поднимает вверх одну ногу?

— Нет, а почему?

— Если бы она задирала обе, то сломала бы себе шею.

Она чуть не умерла со смеху. Она наклонилась, положила руку на сердце, так безудержно она хохотала.

— А знаете ли вы, почему, когда целишься, всегда закрываешь один глаз? Она покачала головой, говорить она не могла, настолько ее наперед смешил мой вопрос.

— Потому что если закрыть оба глаза, то вообще ничего не увидишь. Это было выше ее сил. Она просто плакала от смеха. А я еще минуту назад думал, что нам нечего сказать друг другу.

В «Слюш» я заглядываю каждую неделю, а то и чаще и, естественно, всех там знаю. Такого рода баров в городе хоть отбавляй, и, конечно, было бы лучше выбрать такой, где меня не знают. Но мне было наплевать, что мое появление там с женщи ной, которая годилась мне в матери и даже чуть ли не в бабушки, могло вызвать глумливую улыбку. И если мне это и было неприятно, то исключительно из-за мадемуазель Коры. Она взяла меня под руку и слегка прижалась ко мне, а за стойкой как раз сидела знакомая мне девчонка Кати, и ее губы скривились в ту самую улыбочку, о которой я вам говорил. Эта стерва, взгромоздившись на табурет, изображала из себя блядь, хотя на самом-то деле работает в булочной своего отца на улице Понтье. Когда мы проходили мимо нее, она смерила мадемуазель Кору таким взглядом, что, будь я ее отцом, я ей влепил бы хорошую оплеуху. Она пялила глаза на мадемуазель Кору, разглядывала с головы до ног, будто тем, кто старше шестидесяти лет, вход сюда заказан, и я почувствовал себя так, словно сделал что-то непристойное. Я с Кати переспал раза три или, может, четыре, но это еще не основание, чтобы так себя вести. Мы не успели дойти до столика, как она обернулась к Карлосу, который стоял за стойкой бара, и стала ему что-то нашептывать, не спуская с нас глаз. Есть такие отвратительные определения типа «бабуся с приветом», которые невозможно проглотить молча, а мне показалось, что я слышу именно это.

— Извините, мадемуазель Кора.

Я ее чуть отодвинул от себя и подошел к Кати.

— Что-нибудь не так?

— Да ты что?

— Я-то ничего.

— Ну ты даешь!

— Ух, как бы я тебе сейчас по роже врезал!

Карлос громко хохотал, а у стойки стояли еще два или три типа, готовых разделить его веселье. Я мог бы разбить им всем морды, так я был взбешен.

Они разом перестали смеяться, они прекрасно видели, что мне надо было разрядиться, а вокруг, кроме них, никого не было, так что они тут же сообразили, что они могут мне сгодиться.

— Не будь сукой, Кати!

Я не дал ей возможности ответить — когда начинается обмен любезностями, этому нет конца. Я вернулся к мадемуазель Коре, которая разглядывала афишу «Шесть пистолей», висевшую на двери туалета.

— Извините меня, мадемуазель Кора.

— Это подруга?

— Да нет, мы просто переспали несколько раз.

— Я перестала понимать молодых. Вы совсем не такие, какими были мы. Для вас как бы больше не существует землетрясений.

— Это из-за пилюли.

— Очень жаль.

— Не будем сожалеть о землетрясениях, мадемуазель Кора. Я посадил ее в глубине зала, в уголке, но за соседним столиком тут же начали перешептываться, глядя на нее.

— Наверное, они меня узнали, — сказала она.

— Вы когда перестали петь, мадемуазель Кора?

— О, меня еще видели по телевизору полтора года назад, когда был фестиваль жанровой песни. А два года назад я участвовала в гала-концерте в Безье. Я уверена, что жанровая песня снова войдет в моду.

Я взял ее за руку. В этом жесте не было ничего личного, но ведь нельзя же взять за руку весь мир.

Три девицы, сидевшие за соседним столиком, наверняка подумали, что я таскаюсь с мадемуазель Корой, чтобы заработать себе на жизнь. Это первое, что приходит на ум, когда его нет. Здесь меня привыкли видеть с красивыми девчонками, и меня это радовало из-за мадемуазель Коры, потому что таким образом она занимала хорошее место. Я расселся на скамейке, как барин, и положил ей руку на плечи. Она деликатно отстранилась.

— Не надо, Жанно. На нас смотрят.

— Мадемуазель Кора… Была такая кинозвезда Кора… Кора Лаперсери.

— Господи, откуда ты это знаешь? Это было очень давно, задолго до твоего рождения.

— Это не повод ее забыть. Если бы я мог, я помнил бы всех, всех, кто когда-то жил. Без этого какое-то свинство получается.

— Без чего?

— Без того, что про тебя не забывают.