Севка медленно вынул наган, взвел курок.

Он ведь почти серьезно собирался заслужить себе жизнь, убивая пленных. И ничего, не стошнило от одной мысли об этом. Да, не согласился в последний момент, но какая разница? Ведь почти решил…

Севка сделал шаг, потом второй.

Под ногами была горячая земля. Он шел, как по раскаленной сковороде.

В аду, подумал Севка. На раскаленной сковороде в аду.

Сколько тут шагов мальчишке жить осталось? Десять? Двенадцать?

Севка не сразу сообразил, что дурацкая мелодия Чалого прицепилась и к нему.

Вначале он ее стал насвистывать. Потом…

– Ой кто-то с горочки спустился… – прошептал запекшимися губами Севка. – Наверно, милый мой идет…

Он никогда не учил слов этой песни. Слышал пару раз ее от подвыпивших стариков. По телевизору слышал… В кино каком-то о войне…

Там какой-то особист, примеряя втихомолку командирский кожаный плащ, напевал именно эти строчки.

Милый мой идет.

Уже почти пришел.

Револьвер тяжелый, будто кто-то тянет его к земле, пытается вырвать из ослабшей руки Севки Залесского, который убивал-убивал, но убийцей, похоже, так и не стал. Даже ради собственной жизни.

Не за Родину, не ради спасения Кости… Костю спасти не получится, Чалый все четко разъяснил, без вариантов. Да и сам Севка это прекрасно понимает. Так что ради спасения только своей бесценной жизни предстоит ему отнять чужую. Обменять.

– На нем защитна гимнастерка, – прошептал Севка, – она с ума меня сведет…

Точно. Тут можно сойти с ума. Однозначно.

Она с ума меня сведет…

Богдан почему-то здорово возмущался по поводу особиста в кино, певшего эту песню. Как, впрочем, обычно при просмотре фильмов о войне. То ему что-то в форме не нравится, то анахронизм какой-то заметит.

Она с ума меня сведет…

Вон, бойцы что-то почувствовали, смотрят на Севку почти испуганно, будто это их он собрался убивать, а не пацана… А казачонок тоже сообразил, побледнел, закусил губу, но смотрит без страха, с ненавистью смотрит.

Она с ума… Севка чуть не выругался. Заклинило его на этой строке. Как приковало, в самом деле.

Она с ума меня сведет… Там дальше слова… Дальше… Севка замер, похолодев.

Хорошо, подумал Севка. Просто отлично. Или это ему примерещилось? Вот сейчас начнет он действовать, а окажется, что ошибся. Ну, примерещилось. Или…

Или не примерещилось…

Чалый, когда по карте пальцем водил… Севка тогда понял, что цитата, но не сообразил – откуда. А сейчас вдруг дошло.

Вот вам и трактат о пользе фильмов для «попаданцев».

Севка спрятал наган в кобуру.

– Построиться, – вполголоса приказал он красноармейцам.

Почесал правую бровь, пытаясь собраться с мыслями и придумать правильную формулировку.

– Я так понял, – после паузы произнес Севка, – что вы пытаетесь решить для себя, как быть дальше, товарищи бойцы. Так?

Красноармейцы переглянулись.

– И как я понял, мысль о том, что нужно погибнуть, но не сдаться в плен вам… не нравится вам эта мысль? – Севка заставил себя улыбнуться.

Не стоит пугать бойцов. Они вон и так напряжены, дальше некуда. Еще сорвется кто-то и ткнет штыком.

– Капитан Чалый показывал мне на карте обстановку… Хреновая обстановка, если честно. Пытаться выйти через линию фронта – значит нарваться на пулю. Если идти на юг, то можно просто не дойти. Единственный выход, похоже, это двигаться на восток к Волге, но… Да, товарищ Костылин, это полторы сотни верст, – Севка развел руками. – Я пойду, у меня особого выбора нет… А вы… Вы сейчас решайте, что будете делать. Сейчас, сию минуту… На Кавказ или наоборот… Я неволить и принуждать не стану. Более того…

Севка посмотрел на казачонка.

– Я разрешу вам забрать мальчишку. И отвести его на хутор. Думаю, там вас примут. Иначе придется его убить. Понимаете?

Чреватый посмотрел на стоявших рядом бойцов и кивнул.

– Такие дела, товарищи красноармейцы, – вздохнул Севка. – Если кому-то в голову придет идея сдать казачкам или немцам еще и лейтенанта с капитаном, не советую даже пробовать… Тоже понятно?

– Понятно, – сказал Чреватый.

– Совещаться будете? Или уже решено?

– Мы… – начал Костылин, но закончить не успел – капитан Чалый с пистолетом в руке вдруг оказался перед строем, поднял оружие на уровень глаз.

Костылин замолчал.

– Медленно, очень медленно вы все, товарищи красноармейцы, кладете свои винтовки на землю, – сказал Чалый. – Если вы в плен собрались, то винтовки вам не нужны. Я считаю до трех… Раз. Два.

Винтовки упали.

– Очень хорошо, – одобрил Чалый. – И вот теперь мы станем выяснять ваши дальнейшие планы. Значит, кто хочет идти к немцам? Ну или к казакам? Я бы советовал все-таки фрицев, некоторые казаки сейчас сильно возбуждены, могут сгоряча и прибить, несмотря на мальчишку. Итак, кто не хочет больше воевать? Отходим вправо. Даю слово коммуниста, что убивать не буду. Как лейтенант решил, так и поступим. Живыми отпустим, товарищ лейтенант?

– Да, – коротко ответил Севка. – Только мальчишку пусть в любом случае с собой берут.

Костылин медленно двинулся вправо. Голову втянул в плечи, будто ожидая, что сейчас кто-нибудь из командиров передумает и выстрелит.

За ним шагнул Чреватый. Винивитинов и Павлов пошли одновременно.

– Значит, единогласно, – подвел итог Чалый. – Прекрасно. Есть только одна просьба… Крохотная. Не сразу бросаться на хутор. Посидеть где-нибудь в тенечке, часика два, чтобы мы смогли отойти подальше. Договорились?

– Д-да… – прохрипел Костылин.

Он все еще не верил, что вот так просто командиры его отпустят в плен.

– Взяли мальчика и пошли во-он туда, по балочке. Она закончится, продолжайте движение еще километров пять. И вот там можете остановиться и посидеть эти самые два часа. Лады?

Бойцы молча поставили на ноги казачонка, который даже и не сопротивлялся, смотрел потрясенно то на Севку, то на летчика.

– Шагом марш, – скомандовал Чалый, и бойцы ушли.

– Вот так… – сказал капитан. – Таким вот образом… Теперь осталось закончить с твоим приятелем, и можно идти. Давно я не гулял пешком на большие расстояния… Мне…

Он хотел сказать, что летать ему нравится больше. Он хотел сказать, но не смог – Севка ударил его в солнечное сплетение. От всей души врезал. И не стал подхватывать падающего, только отобрал у него «ТТ».

И когда капитан упал, добавил еще ногой. Тоже в живот.

Потом присел перед капитаном на корточки и, глядя в глаза, сказал, чувствуя, как начинает дрожать голос: