Рэй был моложе.

Над трейлером прокатился гром, вспышки молнии даже не просвечивали сквозь плотные серые облака. Кресло поскрипывало, когда я поворачивалась на нем, думая об отце, Клаусе Андерсе без второго имени. Как-то раз я нашла в одной из книг матери, «Уинуард авеню», полароидный снимок. На нем они сидели в пляжном кафе в компании друзей, словно только что свернувших с пляжа выпить пива — загорелые, длинноволосые, с деревянными бусами и браслетами, стол заставлен стаканами и бутылками. Клаус закинул руку на спинку ее стула. Безмятежный собственнический жест. Солнечный луч словно специально падал на них, окружая аурой счастья и красоты. Блондин с львиной гривой и чувственными губами, Клаус улыбался во весь рот, даже уголки глаз у него поднимались вверх. Ни моя мать, ни я никогда так не улыбались.

Эта фотография и свидетельство о рождении — всё, что мне осталось от него, плюс большой знак вопроса в генетическом коде, вмещающий все, чего я о себе не знала.

— Иногда мне интересно, что он думает обо мне.

Мы смотрели на мокрое перечное дерево, на грязь, покрывавшую двор, — густой мутный слой, как слой памяти. Рэй прислонился спиной к столбу, закинул руки за голову. Рубашка у него задралась, стали видны волосы на животе.

— Скорее всего, он думает, что тебе все еще два года. Мне всегда так кажется, когда я вспоминаю Сета. Если ребята играют на речке, мне кажется, что он тоже там. Приходится напоминать себе, что он уже вырос из игр с камешками и лягушками.

Значит, Клаус считает, что мне два года. Что у меня на голове белый пух, а в руках ведерко с песком. Он не может представить, какой я выросла. Даже если бы я прошла мимо, он никогда не подумал бы, что это его собственная дочь, даже, может быть, смотрел бы на меня, как смотрит Рэй. Стало холодно. Дрожа, я спрятала руки в рукава свитера.

— А вы никогда не хотели ему позвонить, поговорить с ним? — спросила я.

Рэй покачал головой.

— Наверняка он меня терпеть не может. Мать наплела ему обо мне с три короба, уж точно не пожалела дерьма.

— Все равно ему не хватает вас. Я скучаю по Клаусу, хотя никогда его не видела. Он тоже был художником. Писал картины. Я думаю, он гордился бы мной.

— Да, гордился бы, — сказал Рэй. — Может быть, вы когда-нибудь встретитесь.

— Я иногда представляю, как мы встретимся. Что, когда я стану художницей, он прочтет обо мне в газете, найдет меня и увидит, какой я выросла. Иногда, если мимо идет мужчина лет пятидесяти со светлыми волосами, мне хочется крикнуть «Клаус!» — посмотреть, не обернется ли он. — Я слегка развернула кресло.

Мать когда-то сказала мне: «Я выбрала его только потому, что он был похож на меня». Словно выбирала ребенка, а не мужчину. Но в оранжевой тетради с тибетскими видами на обложке была другая история.

«1972, Венис, побережье.

12 июля.

Днем наткнулась на К. в «Смолл Уорлд». Он еще не видел меня. Трепет от одного взгляда на него, — чуть сутулые широкие плечи, краска в волосах. Рубашка до того старая — одно название осталось. Мне хотелось, чтобы он тоже вот так случайно увидел меня и рассматривал. Повернулась, вошла в лавку с другой стороны и стала бродить, просматривая книги. Встать старалась напротив окна, зная, как выгляжу в таком потоке света и воздуха — платье едва держится, волосы летят по ветру. Просто разбить его сердце. Стать вот так и ждать, пока оно остановится.

Глядя на Рэя, задумчиво следящего за темным облаком, я понимала, что чувствовала моя мать. Я любила запах его трубки, его тела, его карие печальные глаза. Он не мог стать моим отцом, но мы хотя бы разговаривали на крылечке.

Рэй опять взялся за трубку и закашлялся.

— Ты наверняка разочаруешься. Он может оказаться каким-нибудь козлом. Почти все мужики козлы.

— Вы — нет.

— Спроси у моей бывшей.

— Чем вы тут занимаетесь? — Старр вышла на крыльцо, хлопнув дверью. Она была в свитере, который сама связала, желтая и пушистая, как цыпленок. — Вход на вечеринку свободный?

— Я скоро разнесу этот долбаный телевизор, — невозмутимо сообщил Рэй.

Старр потянула к себе коричневые космы паучьей травы и стала обрывать засохшие листья, выбрасывая их с крыльца. Из острого выреза свитера выпирали груди.

— Посмотри на себя, сколько можно курить у детей перед носом. Ты подаешь им плохой пример, — игриво сказала она, улыбаясь. — Милый, сделай мне одолжение, а? Я осталась без сигарет, ты не мог бы мне привезти коробочку?

— Мне все равно надо за пивом, — сказал он. — Ты пойдешь, Астрид?

Словно натянутая резинка, которую отпустили, улыбка Старр сжалась в короткую нитку губ. Она тут же снова ее растянула.

— Ты и один можешь сходить, ты же большой мальчик, а? Астрид сейчас мне немного поможет. — Дерг, дерг, зеленые побеги полетели в грязь вместе с пожухлыми листьями.

Рэй взял свою куртку и нырнул под дождь, натянув ее на голову.

— Нам надо поговорить, мисси, — сказала Старр, когда он завел мотор.

Я неохотно пошла за ней в дом, в ее спальню. Старр раньше никогда не разговаривала с детьми. Комната была темная и душная, с тяжелым запахом немытых тел, мужского и женского. Неубранная постель. В детских комнатах никогда так не пахнет, сколько бы детей там не спало. Мне хотелось открыть окно.

Старр села поверх смятого одеяла, потянулась за пачкой «Бенсон энд Хеджес 100» и выбросила ее на пол — пустая.

— Я смотрю, ты здесь неплохо устроилась, да? — спросила она и полезла в шкафчик у кровати, перебирая в нем что-то. — Обживаешься? Чувствуешь себя как дома?

Не глядя на нее, я водила пальцем по рисунку на простыне, это был красный мак. Сначала обвела венчик, потом тычинки. Мак, цветок падения моей матери.

— Слишком хорошо устроилась, скажу я тебе. — Старр задвинула ящик, звякнула ручка-кольцо. Набросила одеяло на простыню, чтобы я больше не обводила цветок. — Мысли я читать не умею, но игры твои вижу насквозь. От меня такие вещи не скроешь, не сомневайся.

— Какие вещи? — Я не могла удержаться от любопытства — что такого она увидела во мне?

— Ты бегаешь за моим мужиком. — Старр вытащила окурок из круглой клетчатой пепельницы на столике и зажгла его.

Я даже рассмеялась.

— Ни за кем я не бегаю.

Что она могла видеть, чем доказать? «Трах-трах-трах. Господь Всемогущий?» — разве не я это слышала через стену каждую ночь?

— Это неправда.

— Вертишься то и дело вокруг него, хватаешь его инструменты — «Для чего это, дядя Рэй?» А игра с его пистолетами? Я вас видела, не сомневайся — все спят, а эти трутся рядышком, два голубка. — Она выдохнула струю дыма в спертый воздух закупоренной комнаты.

— Он же старый, — сказала я. — И мы ничего не делаем.