Аграрий наполнил мешок, надел лямки на плечо, плотно прижав ношу к бедру, ремень пристегнул на поясе и вышел из амбара. Сентябрьский низкий туман молочным ковром закрывал землю. Стояла полнейшая тишина. Лишь под ногами лопались капли росы. Солнечный диск алым шаром отрывался от горизонта. Под праздник Воздвижения Креста Господня Сандалов решил засеять полгектара собственной земли. Он подошел к самому краю своего надела, с минуту постоял, подумал, что с посевом в этот год не опоздал, до Покрова еще больше двух недель, и, с решительным видом взяв в кулак пшеницу, сплюнул на нее и бросил от себя слева направо. После первого взмаха он сделал четверть шага и опять разбросал семена. Так мелкими шажками, осторожно, чтобы не сбиться и не упасть, Сандалов сеял озимые. Сеялку, за прокат которой надо было отдать в день пятьсот рублей, фермер не мог себе позволить. На вспашку брал старенькую корову, лошади не было, а плугом управлял сам. Денег едва хватало на нищенскую жизнь, а кормиться приходилось с земли. Что она родит, то и съест семья. А рожала она в последние годы все меньше. Как будто обозлена была. Всеми силами старалась черной работой крестьян замучить. Навоза нет, животноводство в полном упадке, аммиачной селитры почти нет, азот, фосфор, калий — за все надо платить, а деньги никак не заводились. Он их так редко вообще видел, что когда они появлялись, то разглядывал купюры с большим вниманием, словно открытки. Сосед Тараса Ярославовича по кличке Качан будучи в должности кладовщика федерального предприятия подворовывал на фирме удобрения и химию. Он уже несколько лет спал с дочерью Сандалова и потому иногда подбрасывал фермеру агрономические гостинцы. Без них аграрий вообще разорился бы. Поскольку в селе да и в округе никакой другой работы найти было невозможно — ни плотником, ни кровельщиком, ни каменщиком, ни водителем, ни бухгалтером. Почти коллапс царил в здешних местах, как, впрочем, и по всей сельской России. «Откуда об этом Сандалове такие подробности мне известны? — удивился Семен Семенович. — Ведь прежде никогда с ним не встречался. Да и сельское хозяйство от меня так далеко, что никогда в голову не пришло бы о нем размышлять. А был ли я вообще в деревне, спросил бы кто. Нет! Никогда не бывал в ней. И наваждения из далекого прошлого не может быть, тогда их быт был более благополучным. Это что-то другое. Интуиция… — Он почувствовал себя зажатым в кулаке агрария, — между фалангами большого и среднего пальцев. На коже, отметил Семен Семенович, — милиарные узелки белого цвета с воронкообразным вдавлением в центре. В середине заполнены чернотой. Вокруг гнойных высыпаний резко выражен внутриклеточный оттек. Это же фолликулярный псориаз. Или даже каплевидный? Соседствующие бляшки создают фигурные очаги. Все розовое! Да! Псориаз! Он любит поселяться на сгибающихся поверхностях. Злая штука. Противно-то как! Но здесь очень влажно. Как в тропиках в сезон дождей. Это от болячек или от потливости агрария? А заразен ли чертов псориаз?» В этот момент, ускоряя поток фантазий, господин Химушкин почувствовал, что его швырнули с другими семенами куда-то по воздуху. Описав дугу, он шлепнулся на вспаханное поле. С восторгом почувствовав землю. Она была мягкая и холодная. «Бр-бр-бр!» — вырвалось у столичного жителя. Сверху нависал молочный туман, но под собой Химушкин мог разглядеть много нового и любопытного. Увидел, например, множество причудливых аммонитов из триасовых отложений. «Такие типы принадлежат к числу редчайших окаменелостей. Природа как бы старается создать подобные замечательные, но неправильные формы, однако попытки оказываются неудачными и новообразования погибают, исчезая в истории. Так превратились в ничто красивейшие головоногие белемнитиды, самые восхитительные животные во всем мезозойском периоде, особенно в юрском и триасовом. Они улетучились, как исчезли миллионы других видов, некогда населявших нашу планету. Может быть, та же участь ожидает меня. Природа грубо ошиблась, создав Химушкина из биологической массы, я просуществовал бы куда больше, если бы был сотворен из губчатого известняка. Тогда можно было бы рассчитывать как минимум на пару тысяч лет безмятежной жизни, не то что сейчас. Всего восемьдесят лет, и то сам не свой, а все время ищешь для себя новое платье. Угол или раковину! Но у меня все впереди, я-то знаю, что хочу сотворить. А пока спрашиваю себе: что это на меня нашло? Какие еще аммониты или белемнитиды? Что за чудовищные наваждения? Здесь ничего такого нет! Бессовестно оскорблять самого себя какими-то болезненными фантазиями. Надо срочно прийти в себя. Ты же совсем в другой эпохе, Химушкин!» Страшным усилием он овладел собой полностью и осмотрелся. «Да, вот передо мной дождевой червь. Цвета разбавленного водой вина. А тут фрагменты перепаханной сорной травы — лебеды, донника, а еще, видимо, с неба, кусок птичьего помета, похож на огрызок школьного мела. Пернатых вокруг много. А этот червь обладает богатым аминокислотным составом. Если проголодаюсь, обязательно испробую. В нем есть все необходимое для утробы: аспарагин, пролин, метионин, лейцин, триптофант. Так что с голода не помру. Да и сам механический состав почвы, соотношение глинистых и песчаных частиц, предполагает, что и воды здесь достаточно. Жажда никак не замучает. Кстати, и утренний туман подтверждает это предположение. А кто это рядом со мной? Видно, общество немалое. И все молчат. У них что, запрет на общение?

— Где вы, Несыкайло? Наталья? Инспектор! Посланец Онищенко! — закричал Семен Семенович.

— Да тут я. Если ты не перестанешь кричать, окучу тебя гербицидами — и каюк Химушкину. Избавлюсь от надоедливого соседа. Рядом с нами уважаемые люди находятся. Они потребуют вмешательства моего шефа в твой вопрос. Ты вот от плохой жизни спрятался, а они от замечательной, роскошной, в тишине мечтают побыть. Так что заплатят на радость оперативникам, и от тебя одна моча останется. Молчи! Или говори, но шепотом …

— Да что за «уважаемые»? Генералы или другие крупные чиновники? Я-то министров лишь по ТВ видел. Если хотите, чтобы я молчал, а у вас, наверное, задание такое имеется, то рассказывайте. Одному страшновато, — понизив голос, признался Семен Семенович.

— Ты почему спрятался? Чтобы поболтать или уединиться?

— Тяжело жить, вот и спрятался.

— А я тут в командировке. О своем задании уже рассказывала.

— Так кто же рядом с нами?

— А зачем тебе?

— Поразмышлять, представить невозможную картину, как я общаюсь со значительными лицами. Я-то сам могу кого угодно вообразить, вступить в беседу с ним, но конкретное имя, конкретная фигура привносит особый интерес, цимес, так сказать. Так кто же вот этот, самый ближайший?

— Борис Гайдуров, а рядом с ним — Егор Красноухов, около меня Генннадий Яблонский, еще вижу Алика Хичкова… Хватит? Только на меня не ссылайся, еще пожалуются Онищенко. От него пощады не жди, а мне долгосрочное рабочее место необходимо.

— Да! Примечательные россияне. Так я начну?

— Ты меня не спрашивай. У меня тут чисто производственный проект. Как типичный русский человек я сама по себе.

— Пока, Наталья Несыкайло! Спасибо, что открыли глаза на соседей. — Тут Химушкин с затаенным восторгом обернулся к господину Гайдурову: — Ваше превосходительство, я все хотел спросить: на интернетовских сайтах вас представляют гениальным экономистом. Это делается с вашего согласия, по вашему заказу? Вы с таким определением согласны?