— Ах, так! — подпрыгнул на месте Шпрух. — Ответ. А кто Виктора Петровича хулил в курилке?

— Причем тут… — поперхнулся Загайдачный. — Ладно, раз уж на то пошло… А кто порнуху в столе держит?

— А кто бумагу в редакции ворует? — парировал Шпрух. — А кто про Звереву сплетничает, что от нее пахнет, как от лошади?

— Это Подлепенец сказал, а не я! — беспомощно озираясь, крикнул Загайдачный.

Зверева страшно побледнела и пристально поглядела на Подлепенца.

— А мне наплевать! — взвился тот с места и метнул яростный взгляд на окружающих. — Нет никакого нравственного закона! Чихать я хотел! Нет никаких звезд над головой!..

Он взмахнул руками, ссутулился и пританцовывая, как дикарь у костра, двинулся к Шпруху…

— Сергей Васильевич, перестаньте. — снова поморщившись, попросил негромким голосом Виктор Петрович, и это тихое, обыкновенное обращение враз усмирило расходившегося Подлепенца.

— Я ничего… так, вырвалось, — засмущался он вдруг. — Наболело, Виктор Петрович. Сколько лет отдано, и на тебе — три процента! — лицо его жалобно сморщилось, он поднес ладонь к щеке и опал на свой стул.

— Да это все условно! — крикнул Шпрух. — Это, Сергей Васильевич, пустая теоретическая цифра. Липа, если выражаться точнее. Так только, для регистрации.

Он откашлялся и бодро продолжил:

— Засим…

— Нет, не засим! Не засим! — вскочила с места и страшно мигнула черными зрачками Неупокоева, которую вообще забыли включить в список.

— За-сим! — жестко и безжалостно продолжал Семен Михайлович.

— Не засим! — закричала Зверева.

— Не засим, Семен Михайлович! — поддержала Лидина. — Надо этот вопрос до конца прояснить…

— Засим! — упрямо стоял на своем Семен Михайлович. — Пункт вторый! — он сбился на патетику.

— Всем поровну! — грянул из угла баритон корректора.

— А ломбарду шиш! — поддержали от окна.

— Сами меж собой разделим, зачем нам какой-то ломбард вшивый, — предложили от двери.

— Что вы собираетесь делить? — озлился Шпрух. — Что делить?

— Неважно что! Главное, чтобы — честно!..

Представители ломбарда встали и строем двинулись вон из кабинета. Лица их по-прежнему были непроницаемы.

Шпрух насупился, засуетился и, роняя и подхватывая на лету бумажки, побежал вслед за ними.

— Ну и ладно, — облегченно вздохнул Виктор Петрович, вытер носовым платком пот со лба и поднялся. — Я сам, честно говоря, сомневался. Затея не для нас, работаем по-прежнему. Авось, жизнь сама наладится…

— А как же все-таки, Виктор Петрович, наша доля? — высунулся снова Подлепенец. — Не зря же мы проценты делили, надо бы по-честному зафиксировать…

— Пустое, — отмахнулся Пшеничный. — Все остается как есть.

Задвигались стулья, все устремились к выходу. Но, как выяснилось, последняя точка еще не была поставлена, и в дверях произошло крайне неприятное событие — к Подлепенцу неожиданно подскочила Зверева и с криком: «Вот вам ваша доля, Сергей Васильевич!» — ударила его кулаком по толстому недоуменному лицу.

Подлепенец отшатнулся, выпучил глаза и тоже замахнулся, но был схвачен за руку Лидиной. Удара ответного не получилось. Образовалась свалка, врагов растаскивали в разные стороны. Изумленно подняв брови, молча взирал на это безобразие бледный Виктор Петрович.

Понемногу пробка у дверей рассосалась, враги еще переругивались через головы миротворцев, а Кумбарович уже тащил Пашку прочь.

— Что это с ней? — спросил Родионов, когда они отошли к лифту.

— Кровь играет. — пояснил Кумбарович, не раз битый по морде собственной женой. — А если серьезно, Пашка, обыкновенный дележ собственности. Тут уж всегда и непременно обиды, драка и кровь…

Они поднялись на двадцатый этаж, в буфет, взяли по чашке кофе и присели за дальний пустой стол.

Кумбарович осторожно отпил глоток и, глядя в сторону, неожиданно сказал:

— Помнишь, Паша, ты говорил насчет подвала…

— Не помню, — признался Родионов.

— Ну когда пили у Аблеева… Он еще про хвостатых женщин рассказывал…

— Вранье. — подумав секунду, сказал Родионов. — Хвостатых женщин не бывает. Миф…

— Ну тут, положим, ты не прав, — возразил Кумбарович и горько усмехнулся. — Но не в этом суть… Я точно помню про подвал.

— А-а! — вспомнил Родионов. — Это когда про тестя моего… Да Боря, действительно, есть в Москве такие подвалы…

— Короче говоря, Паша, нужен подвал и как можно срочнее. Сулят большие деньги, Паша, очень большие. Подумай, взвесь.

— Сколько? — поинтересовался Родионов.

— Паш, дело стоящее. — Кумбарович постучал ногтем по столу. — Люди вернейшие. Серьезное и солидное дело. Мы находим сто метров в центре и разбегаемся. Вернее, получаем по пятьсот баксов, а потом уже разбегаемся. С деньгами, разумеется.

Пальцы Кумбаровича, стуча ногтями, стремительно побежали к краю стола.

— Где ты найдешь тысячу баксов за просто так?

Небось, две предложили, догадался Родионов, глядя на Кумбаровича, что-то суетен больно…

— Может быть, удастся сорвать с них по семьсот, — накинул Кумбарович, заметив Пашкин взгляд. — Но придется, конечно, поклацать зубами, так просто с них не сдерешь.

— Пожалуй, подсуетиться стоит, — согласился Родионов, не имея, впрочем, ни малейшего плана. — Надо спросить кое-кого, что-то такое мелькало на днях…

— Поговори, Паша, но посрочнее, иначе клиент уплывет.

Теперь ладонь Кумбаровича выразительно вильнула рыбой и уплыла снова на край стола.

— Попытайся раскрутить их тысячи на две, — попросил Родионов. — Понимаешь ведь, что такое площадь в центре.

Сам Пашка только понаслышке представлял, что такое нынче площадь в центре, никакого помещения на примете у него не было и ничего такого на днях не мелькало. Но две тысячи долларов была солидная сумма, и хотелось если и не заработать, то хотя бы потолковать об этих деньгах, поучаствовать, хотя бы и мысленно, в солидном предприятии.

— Если метров сто пятьдесят будет, предлагать? — после небольшого раздумья спросил он.

— О чем разговор? — разведя руки, Кумбарович откинулся на спинку стула и дрыгнул короткими толстыми ляжками. — Чем больше метранпаж, тем лучше! Может, и по тысчонке отхватим. Я сам с ними говорить буду, а ты знаешь, что я своего не упущу. Я насчет денег, Паша, человек очень жесткий.

Кумбарович посуровел лицом и сжал челюсти, показывая таким образом свою жесткость. Однако, несмотря на эти ухищрения, как раз жесткости и недоставало его бритому упитанному лицу. Была там плутоватость, хитреца, но никак не жесткость.