Выхожу на кухню. Даю телу таблетку ксанакса. Смотрю в окно.

On the burning sun, and try not to cry.

Да-да. День сегодня потрясающий. Невероятный день. Сначала эта полоумная семейка Давыдовых, муж жрет кислоту, жена доедает остатки собственного снобизма, потом чертова стройка с пылью, кирпичами под ногами, жутким грохотом кранов, гастарбайтерами, которые вспомнили о кейсе только после того, как один оказался подвешенным над недостроенной шахтой лифта, а второй на время вырублен ударом ржавой трубы. Спасибо прорабу с жутким запахом изо рта, что безошибочно вычислил этих жуликов, да и то потому, что у него с утра то ли унитаз, то ли раковина пропала.

И главное, никто из фигурантов не виноват. Оно само так вышло. Они как бы и ни при чем. Это же такой город, где если лежит миллион долларов в кейсе, это автоматически означает — они твои, чувак! Будто мама в детстве не говорила, что брать чужое нельзя.

Спускаюсь на первый этаж, уверенно разрубая рукой воздух, этак по-путински, прохожу мимо консьержа, который меня, конечно, не узнает. Дед консьерж, сам, видимо, из бывших, встает из-за стола, делает грозное лицо, но оценив костюм, очки и чеканную походку, понимающе кивает и улыбается…

Эта извращенная улыбка тут везде. В их щербатых ртах, вечно бегающих глазках, свиных щечках… в их плакатах с рекламой неработающих мобильных операторов, в рекламе «элитных» домов, в которых невозможно жить, в антинаркотической «наружке», после которой отчаянно хочется подсесть на метамфетамин. В окнах ресторанов, фарах автомобилей, хипстерских скутерах. Натужная, вымученная улыбка педофила, заманивающего в подъезд очередную пятиклассницу. И даже приторные в своей приветливости учительницы, фрезеровщики и вагоновожатые на социальных плакатах, люди, призванные изобразить счастливое от трудовых будней лицо Москвы, кажется, говорят тебе своими рыбьими губами:

— Я ЗАЛЮБЛЮ ТЕБЯ ДО СМЕРТИ, СУКА.

Спускаюсь еще ниже, в гараж, дохожу до угла, стягиваю брезентовый чехол с двадцать первой «Волги», сажусь за руль. Перекладываю на сиденье кейс с рабочими инструментами, кучей полусломанных шпионских девайсов и парой ксив. Завожу мотор. Сижу, слушаю его неровный гул. Включаю магнитолу, в которой старенький, затертый диск «Duran Duran» воспроизводит «I don't want your love» образца 1987 года. Смотрюсь в зеркало заднего вида.

Предварительный итог по полудню: испорченный маникюр, ссадина на правом запястье, ботинки, намертво пропитанные строительной пылью, и съеденный на нервной почве «БигМак» (я даже не пытаюсь вспомнить, сколько в нем отвратительных калорий, чтобы с ума не сойти). Мой сегодняшний круг общения с мелко криминальными личностями явно намекает, что злой рок поселил меня в отечественный сериал. А памятуя о предстоящей встрече с ментами, — скорее всего, это… как его, кажется, «Глухарь». Если так дальше пойдет, к вечеру начну брать взятки с рыночных торговцев или крышевать тамбовских «бомбил».

Включаю радио, которое сообщает, что Медведев отправил в отставку Лужкова. Я представил, сколько народу с утра приложилось к бутылке виски, не понимая, кому теперь заносить и что будет с уже занесенным. Я представляю их лица, одно за другим, настолько они похожи. Типология мерзости. А вы говорите Кант, метафизика. Переключаю обратно на CD:

— I don't want your love to bring me down, — поет Саймон Ле Бон.

И я с ним согласен. Я не хочу твоей любви, Москва. Я хочу выглядеть, как прикольный полицейский из клипа Beastie Boys — Sabotage, а выгляжу… даже на «Глухаря» не тяну, если честно. Сменить диск? Поставить Лепса? С чем там у него рюмка на столе стояла? Ну уж явно не с кальвадосом…

У здания ментовки происходит что-то странное. Весь тротуар залит белой пеной, два пожарных расчета сматывают шланги, пахнет мокрыми тряпками и жженой пластмассой. Как быстро. Не успели мэра снять, они уже жгут архивы.

Автоматически встаю на носки, но вспоминая, что одет в «конторское», преодолеваю омерзение и аккуратно шагаю ко входу. На крыльце тучный мужик в майорских погонах ругается с пожарным. Подхожу ближе:

— День добрый, как мне начальника отделения увидеть?

— Да какие, нахуй, пробки?! — не обращая на меня внимания, орет майор. — Надо было жопу раньше оторвать, тогда б успели!

— Добрый день, — повторяю. — Где начальник отделения?

— Сгорел, — отмахивается от меня майор. — Я на тебя такой рапорт накатаю, ты себе шланг свой в жопу засунешь!!!

— Майор, я щас шланг тебе засуну, — достаю ксиву. — Полковник Ерохин, ФСБ России. Где начальник отделения?

— Э, — майор пялится на ксиву, заносит руку, чтобы отдать честь, понимает, что без фуражки, и тараторит: — Здравия желаю… вот я, начальник, майор Рукавишников… понимаете, сгорели мы вот… тут.

— Вижу, что не утонули. Разговор есть.

— Так… это, — майор оглядывается по сторонам. — Нам же… кабинет… нет же теперь кабинета-то…

— Не принципиально. — Беру его за рукав, отвожу в сторону. — Сегодня утром в вашем районе убит фельдъегерь. Пропал кейс с документами, содержащими государственную тайну. Между девятью и десятью часами утра. Где смена, которая в это время дежурила?

Майор округляет глаза. «Висяк!» — читается в его зрачках. Выдерживаю паузу, пытаясь понять, — он или нет? Или не он, но уже в доле?

— Смена… смена… — Он зачем-то достает телефон, судорожно тычет в кнопки, потом убирает. — Так они же здесь еще! Товарищ полковник! Они-то…

Майор засовывает голову в выгоревший проем входной двери и орет голосом, которому позавидовал бы Хосе Каррерас:

— Федоров! Федоров! Кустов! А ну, мухой сюда!

Раздаются хлюпающие звуки. Будто лошадь идет по лужам. Из проема выходят двое ментов. Худощавый, похожий на олигарха Прохорова лейтенант в закатанных по колено форменных брюках и размокших, будто картонных ботинках, с доской для дартс в руках, и старшина, пониже ростом, всклокоченный, с закопченным лицом, прижимающий к груди обгоревший монитор.

— Все, что удалось спасти, товарищ майор, — извиняющимся тоном лопочет «летёха» и демонстрирует доску.

— Вот идиоты-то! — Майор бьет по доске, выбивая ее из рук лейтенанта. — Чё ты притащил-то? Чё ты притащил?! Простите, товарищ полковник.

Старшина ставит монитор в пенную лужу и отходит назад.

— Так, — майор утыкает руки в боки, — фуражки где?

— Так пожар же, — пытается оправдаться лейтенант.

— А! — отмахивается майор. — Вот такие теперь кадры, товарищ полковник. Не то, что в наше время. Так! Товарищ полковник из ФСБ. У нас ЧП на районе. Доложить по форме, что происходило утром на вверенной вам территории и потом мне отчитаться!

— Есть! — Менты отдают честь. — Здравия желаем, товарищ полковник!

«Господи, неужели эти дебилы бабки спалили? Жаль, нельзя сейчас зайчика достать».