Иванов остановился перед стеной, на которой в рамках висели фотографии русских героев — участников прошлых войн с исламом на Кавказе и в Средней Азии: Суворов, Ермолов, Паскевич и полдюжины других. Козлов чувствовал, что генерал Иванов испытывает глубокую печаль от того, что из глубины двух столетий за его поражением наблюдают его выдающиеся предки.

— Невероятно, — сказал Иванов, поворачиваясь к Козлову — Просто невероятно. Даже если американцы вдвое преувеличивают число потерь противника. Прямо немыслимо.

— У нас появилась реальная возможность… — начал Козлов.

Иванов нахмурил брови. Козлов не понимал, что в данной ситуации означало выражение лица генерала.

— Я имею в виду для начала контрнаступления в нашем районе, товарищ генерал, — продолжил Козлов, — чтобы выровнять линию фронта. А затем, кто знает… Если американцы действительно сделали это…

— Прекрати нести чушь, Козлов.

От зубной боли все лицо Козлова перекосилось.

— Есть вещи, о которых ты ничего не знаешь, — сказал генерал Иванов грубо. — Ситуация сложнее, чем тебе кажется. Я хочу, чтобы ты начал передислокацию штаба. Составь быстро планы, обеспечивающие максимальное рассредоточение войск, но не нарушающее целостности обороны. И не теряй ни минуты. Немедленно разошли предварительные приказы.

— Но… мы обещали американцам, что поддержим их, что мы атакуем…

— Ситуация не позволяет нам сделать это.

— Но…

Для американцев это был великий день, и он войдет в историю. Единственной неудачей был удар противника с воздуха, нанесенный по группе поддержки, задержавшейся в промышленном районе. У Козлова же дела шли хуже некуда. Ходили слухи о необычайной активности КГБ в Москве, включая целую волну арестов. Этого не было в течение многих лет сумятицы и неразберихи, которые последовали за эпохой Горбачева. В тылу боевой зоны службы безопасности уже вышли из-под контроля и расправлялись с так называемыми предателями, на фронте же был еще больший хаос. Теперь, кроме всего прочего, оказалось, что существовала какая-то очень важная тайна, о которой он не знал. Он служил вместе с Ивановым еще в Баку, во время повторного его взятия, и его потрясло, что ему так мало доверяли. Он понимал, что эта секретная информация должна быть очень важной.

У него нестерпимо болели зубы. Он боялся, что придется удалять их все до единого.

— Товарищ генерал, — начал опять Козлов, — не могли бы вы мне сказать, что происходит. Как я могу руководить людьми? Как я могу эффективно планировать операцию, когда я не знаю, что происходит?

Иванов опять отвернулся и начал смотреть на литографический портрет Суворова, лицо которого напоминало морду старой борзой.

— Делай, что тебе говорят, Виктор Сергеевич. Рассредоточь наши силы на максимальную ширину, которая не нарушит оборону и обеспечит целостность частей.

Какой обороны? Отдельные островки полузамерзших частей, разбросанные по степи и не знающие, в какую сторону направлять лишенные боеприпасов орудия? И какая целостность? Все это выдумки, существующие только на картах и нанесенные на них на основе информации, полученной еще до последних трех боев. Истинное расположение и нумерация полков и дивизий, уничтоженных и забытых всеми, кроме Бога и нескольких никому неизвестных штабных офицеров?

Козлов хорошо усвоил уроки русской истории. Когда небо рушилось над головой, единственное, что оставалось делать, — это идти в атаку. Если потребуется, со штыками, камнями и кулаками. Американцы указали им путь, а теперь оказалось, что все это было зря.

— У нас мало времени, — сказал Иванов, в голосе которого звучало отчаяние.

— Да, товарищ генерал, — ответил Козлов. Он повернулся, чтобы отправиться выполнять приказ генерала.

— Виктор Сергеевич, — окликнул Иванов своего подчиненного. Заученная суровость его голоса чуть смягчилась, и это напомнило Козлову лучшие дни, когда они служили вместе под более голубым и более ясным небом, — не сердись на меня. Ты скоро все поймешь. Возможно, слишком скоро. — Генерал устало подошел к обитому бархатом креслу, стоящему перед огромным столом. Но он не сел, а схватился старческой рукой за его спинку и стал пристально смотреть на своего подчиненного.

— Видишь ли, это напоминает игру, — сказал Иванов, — в которой мы сейчас лишь заинтересованные зрители. Вначале японцы недооценили американцев, а сейчас американцы недооценивают японцев.

Бледно-желтый, пережаренный, а затем оставленный на долгое время на подносе омлет был, без сомнения, не самым вкусным из всех, который когда-либо ел Райдер. Он был обильно посыпан солью и перцем, и поэтому казалось, как будто ничего, кроме соли и перца, в нем не было. Но он выглядел еще хуже, потому что был обильно полит острым соусом "Луизиана", который один из уорентофицеров из подразделения Райдера возил с собой во все концы света. В результате вкус омлета напоминал ту ужасную обезвоженную пищу, которой их кормили во время учений. Порция омлета была крошечной, а сам омлет жестким, и Райдеру пришлось снять короткий черный волос с бесформенной массы цвета маргарина. Это был очень плохо приготовленный омлет. И все же Райдер испытывал благодарность, которую он не мог выразить словами, за этот омлет и за женщину.

Завтрак в обшарпанной московской гостинице никогда нельзя было точно предугадать. Военнослужащим штаба Десятого полка армии США, одетым в гражданскую одежду и рассерженным долгим ожиданием, подавали одноединственное блюдо, которое было в наличии в этот день в столице всея Руси. В ресторане всегда был хлеб — иногда черствый — и пирожные, из которых вытекал несвежий крем. Иногда появлялся сыр и очень скудные порции ветчины. В те дни, когда система снабжения буксовала, зевающие официанты подавали бесформенное мерзко пахнущее блюдо, не имеющее названия, и лишь немногие американцы были настолько храбрыми и настолько — голодными, чтобы отважиться съесть его. Однажды тех, кто пришел пораньше, ожидала мелко порезанная заливная рыба. В тот день официанты были оживлены больше обычного и утверждали, что эта рыба была настоящим деликатесом. Единственное, что скрашивало завтрак, — это обжигающе горячий серо-коричневый кофе, который, к счастью, всегда был в достаточном количестве.

Поэтому когда ему вдруг неожиданно вручили этот подарок в виде омлета, упавшего, казалось, прямо с неба, он благодаря этой пережаренной массе чувствовал себя так, как будто его жизнь стремительно вошла в полосу новых возможностей и Рождество вдруг наступило раньше времени.

Этот всплеск оптимизма он испытывал прежде всего благодаря появлению женщины. Омлет лишь был изысканным объяснением того аппетита, который у него появился после ночи, проведенной с Валей. Он не мог припомнить, когда в последний раз он был вот так голоден, и сейчас, несмотря на то, что спал очень мало, он делал все очень радостно: намазывал ли несвежее масло на хлеб, пил ли обжигающий кофе или думал о будущем.