— Тогда почему раньше здесь ничего подобного не случалось? Почему, например, синьора Касадео или синьор Коппи, живущие здесь годами, никогда ничего не слышали? И почему мы все могли слышать друг друга лишь несколько минут — и именно сегодня?

Отец думал, шевеля кончиком высунутого языка.

— Не знаю, — заявил он наконец, шагая взад-вперед. — Может, микроземлетрясение? Ты не заметила какого-нибудь дрожания — до?

— Нет.

— Ну, может, какое-нибудь редкое атмосферное явление, вследствие чего на мгновение… Ведь это было ужасно? Голоса были знакомые, да? И Лауру с Джуглио ни с кем не спутаешь? А кстати, тебе нечего больше отдать из старья? Она такое чудо!

Обед: красные глаза, изможденные, осунувшиеся лица, неслышные дети, перешептывание. Постояльцы, едва замечавшие раньше друг друга, теперь подходили, кучковались и долго секретничали. На пищу, розданную Лаурой, никто не обратил внимания, она могла принести хоть помои, и никто б не заметил, только дети, но мы и так боялись пикнуть. Лаура бродила взад-вперед как во сне. Шарканье ее сбитых туфель казалось тяжким вздохом. Гости едва клевали, целую вечность поднимали стаканы ко рту.

Вот что я натворил, подумал я.

Гвидо опрокинул на скатерть стакан с разбавленным вином и сразу же по привычке быстро задергал губами. Но синьора Фуско беззвучно поставила стакан на место, подложила салфетку под скатерть и стала вытирать сыну штаны.

— Хуже, чем на похоронах, — загрустил отец.

— Бедные, бедные люди, — вздохнула мама. Вдруг стало мертвенно-тихо. Все обернулись на дверь кухни. Там показалась синьора Зингони. Не глядя по сторонам, она проплыла мимо, шурша одеждами.

— Богиня судьбы, — прошептал отец. — Норна. Ангел смерти. Трагическая актриса.

Голова вздернута, взгляд устремлен на что-то недоступное нам, простым смертным. По углам ловят ротом воздух придушенные всхлипывания. Боязливая, вполшепота месса. Малыш беззвучно заплакал.

И тогда пришло это. Как и в прошлый раз, сначала родилось какое-то слабое гудение в голове, и оно стало растекаться ниже, по горлу, груди, заполнило позвоночник, живот, руки, ноги. Кажется, меня подняло, во всяком случае я так отчаянно вцепился в стол, что пальцы болели еще долго потом. И повело: как и тогда, меня точно сдуло. И подхватил ветер, меня процеживали, это тянулось и тянулось, а на самом деле длилось только миг, потому что, когда снизошло великое успокоение, синьора Зингони еще не дошла до двери, а когда она исчезла за ней, я был уже рядом.

Я настиг ее в холле. Не говоря ни слова, сунул свою ладошку в ее. Она повернула ко мне свою маску и взглянула на меня свысока. Медленно-медленно оттаяло что-то в ее глазах, улыбка? Нет, только желание улыбнуться, не больше. Она опустила голову в кивке, губы все стиснуты, положила руку мне на темечко и тихо подарила:

— Все в порядке, ragazzo mio, все в порядке. — И уплыла в свою комнату.

Я вернулся в столовую. Когда я вошел, все оглянулись на меня слегка недоуменно. Я улыбнулся. Открытой, покровительственной улыбкой победителя. Райское чувство! Я клокотал.

— Все в порядке! — крикнул я. — Все в порядке!

— Все в порядке, — подхватили здесь, там.

— Все в порядке! — неистовствовали все хором. От объятий, поцелуев, похлопываний и потрепываний пришлось в конце концов отбиваться. Счастье, мама пришла на выручку и сумела-таки отконвоировать меня к нашему столу. Все хохотали и перемигивались.

Мелюзга сияла, я одарил верноподданных улыбкой римских императоров. За меня пили:

— Eviva Federico! Salute е?

Пили за la Norvegia. И за il re de Norvegia. Тост за la Italia — и докучливый сбой: синьора Браццоло, расплывшаяся матушка Розы, от восторга позабыла и место, и время, встала и предложила тост за Витторио Эмануэля!..

Злободневность цапнулась исподтишка. Вернулись будни.

Но радость подпавших под амнистию не выветривается от такой малости. Все по-прежнему веселились, тешились, пьянели и забывали себя, но уже не якшались с кем ни попадя. Довери, Фуско, Трукко и Краузеры играли победу вместе — il awocato даже подошел к ручке синьора Трукко, мы с Малышом чуть не умерли. (Потом, дома, Малыш только и делал, что слюнявил мамину и Нинину руки.) Касадео, Коппи, Маленецци и Браццоло громко переговаривались, а синьора Карнера загадочно улыбнулась — и у всех на виду поцеловала Луиджи!

Но самым незабываемым зрелищем был синьор Коппи. В смеющемся виде он оказался еще отвратительнее. Точно поломалась какая-то машина в лице, и оно просело, как у обиженного Богом.

Дети плясали меж столов, а Лаура? О, сегодня она на высоте. Красуется в белой шапочке. А как она внесла себя и полную охапку бутылок, которые только что ловко увела из-под самого носа Джуглио, в кои веки раз не посмевшего разинуть пасть. Торжество!

И меня не забыли. Опасность новых резких приступов поцелуйно-объятийного исступления не убывала, но обошлось. А постепенно народ и вовсе забылся. Веселое подзуживание и добродушные шуточки стреляли из компании в компанию.

Поднялся Касадео. Его мощная белая шевелюра вздыбилась, как море в шторм, он пел густым самодовольным тенором.

— Пуччини, — шепнул отец.

— Верди! — потребовало собрание, и ко всеобщей радости и ликованию, Касадео заделал Верди. Триумф подкрепился тремя народными песнями, которые все подхватили хором, даже родители, что было неловко: слов-то они не знали!

Сценой Касадео служил стул, и когда он с последним высоким аккордом провалился сквозь сиденье, восторгам не было конца! Даже il awocato Довери крикнул «браво!», и из монокля при этом посыпались искры.

Еще несколько быстротечных часов бурлила гулянка, никто не хотел сдаваться первым, и нам, детям, даже незачем было прятаться, чтоб о нас забыли.

Анна-Мария поднялась в комнату и вернулась с шампанским.

— Быть может, пригласить синьору Зингони?

Aclamatione!

Синьора Зингони поблагодарила и за подношение, и за приглашение, но просила передать, что она уже собралась ложиться. Все участливо покивали и припомнили неважное здоровье синьоры.

Пару раз выползал из своего кухонного подземелья Джуглио.

— Гляньте-ка, — прыскнул отец. — Да он пьян как сапожник и сей секунд лопнет от злости.

Чего он ярится, не мог понять никто, но разгневанная речь il awocato портила атмосферу даже больше пьяных воплей Джуглио. И последний был скоренько препровожден в исходную точку, поддерживаемый недрогнувшими Лауриными ручищами. Про мистические голоса и думать забыли. В этот вечер, по крайней мере.

— И все живут мечтой — выбраться отсюда, — вздохнула мама в темноте, когда мы уже погасили свет.

Перегулявший, я никак не мог уснуть, метался по кровати. А вокруг струились лица. Все: постояльцы Зингони, сама синьора, мать, отец, Малыш, Нина, все ученицы танцкласса, нищие, Савонарола, монах из Санта Кроче, лысый попутчик, ряспятый бедолага, семейство Занфини, тетя — и Мирелла.