Толпа опомнилась и в ярости рванулась вперед, воздух потемнел от летящих стрел. Увидев, как метко стреляет Скиталец, дворцовые стражи воодушевились и храбро вступили в бой. Толпа сражалась отчаянно, на тех, кто стоял впереди, напирали сотни ломящихся в зал людей. Золотой шлем Скитальца сверкал, точно маяк во время бури. Зал застилал черный дым, ветер трепал загоревшиеся занавеси и драпировки. Светильники падали из рук золотых статуй, столы были покрыты вонзившимися стрелами, одна из них пробила золотую чашу Пахт. Но и во тьме, в дыму, заглушая своим грозным гудением вопли и крики мечущихся с пиками людей, летели длинные стрелы Эперита и настигали тех, кому было суждено умереть. А вот стрелы врагов были бессильны против золотых доспехов Одиссея, они причиняли им не больше вреда, чем град крыше храма, чем снег рогам оленя. Едва коснувшись золотой брони, они бессильно падали или отскакивали на стол.

Пронзительно вскрикивала тетива, черный лук грозно гудел, меткие стрелы, свистя, летели во врагов.

Но вот запас стрел у Скитальца истощился, и он стал думать, что дела их совсем плохи, потому что из двери за возвышением и из женской половины дворца в зал ворвались вооруженные люди и окружили их с тыла и с флангов. Но Скиталец был опытный боец, равных ему вряд ли найти. Начальник дворцовой стражи был убит ударом копья, и Скиталец встал на его место и приказал тем из стражи, кто остался в живых, выстроиться на возвышении кругом, а внутрь круга поставили членов семьи фараона и женщин, которые были на пиру. Фараону он вложил в руку меч убитого стража и велел сражаться за свою жизнь и за свой трон, хоть никогда раньше ему и не приходилось сражаться. Но потрясенный смертью сына и жестокостью разъяренной толпы, к тому же пьяный, фараон совсем растерялся. Царица Мериамун выхватила меч из его дрожащей руки и приготовилась защищать свою жизнь до конца. Она бы никогда не скорчилась на полу, как другие женщины; гордо выпрямившись, она встала позади Скитальца, не обращая внимания на летевшие со всех сторон смертоносные стрелы. Фараон закрыл лицо руками.

Люди с воплями бросились на возвышение, пытаясь взобраться. Скиталец закрылся щитом и кинулся на них с мечом, он так быстро наносил удары, что люди не могли от него защититься, им казалось, что в руках у него не один меч, а три, и все три разили насмерть – таков был дар феака[16] Эвриала. Стражники тоже рубили направо и налево, они сражались не на жизнь, а на смерть, и враги стали отступать, топча убитых.

Однако толпа снова ринулась к фараону и царице, и снова была отброшена.

Почти все защитники были ранены, они держались из последних сил. Но Скиталец их все время подбадривал, хотя стал опасаться, что им не выстоять. Царица Мериамун тоже убеждала стражников быть мужественными и, если придется умереть, то умереть достойно, как подобает мужчинам. А в толпе снова вспыхнула ярость, и снова закипел кровавый бой. Железные наконечники копий в руках защитников сломались или треснули, и теперь Одиссей один отражал удары мечей, жаждущих крови царицы Мериамун и фараона, – истинный герой, такого в Кемете никто никогда не видел. Вдруг в дальнем конце зала раздался громкий крик, столь громкий, что он перекрыл стук мечей, стоны раненых и умирающих и шум боя.

– Фараон! Фараон! Фараон! – воззвал зычный голос. – Ты отпустишь наконец наш народ?

И занесенные для удара мечи застыли в воздухе, а поднятые для защиты щиты опустились. Бой прекратился, все повернулись туда, откуда раздался голос. В конце зала, среди мертвых и умирающих стояли два древних старца апура с кедровыми посохами в руках.

– Это колдуны! Колдуны апура! – закричала толпа и начала расступаться, забыв о сражении.

Старики двинулись вперед. Они не обращали внимания на мертвых и умирающих и шли по крови, разлитому вину, мимо опрокинутых столов и брошенного оружия и наконец остановились перед фараоном.

– Фараон! Фараон! Фараон! – снова воззвали они. – Все первенцы страны Кемет умерли, пораженные рукой Яхве. Теперь ты наконец отпустишь наш народ?

Фараон поднял голову и крикнул:

– Убирайтесь! И вы, и всё ваше племя! Убирайтесь вон из Кемета, чтобы вашего духа здесь не было!

Толпа слышала эти слова, и все, кто остался жив, ушли из дворца. На город опустилась тишина, она пришла и к тем, кто умер от меча, и к тем, кто умер от чумы. А с тишиной пришел и сон, принесший людям лучший дар богов – забвение.

Как ни страшна была эта ночь, но и она кончилась, настало утро. И Реи пришел к Скитальцу с письмом от фараона, но не застал его в покое, который был ему отведен. Дворцовые евнухи сказали ему, что гость давно встал и попросил отвести его к сидонцу Курри, который теперь стал ювелиром царицы. И Реи направился туда, где жили дворцовые слуги, а подойдя поближе, услышал, что кто-то бьет молотком по металлу. В маленьком дворике у дворцовой стены он увидел Скитальца, но не в золотых доспехах, а в короткой юбочке, какую носят египетские рабочие. Он стоял возле небольшого горна, из которого поднимались пламя и голубоватый дым, тающий в лучах утреннего солнца. В руке он держал молоток, а рядом стояла небольшая наковальня, на которой лежало золотое оплечье; кираса и остальные детали доспехов были сложены на земле возле горна. Рядом со Скитальцем стоял Курри, в руках он держал гранильник и стамеску.

– Приветствую тебя, Эпирит, – сказал Реи, назвав Скитальца тем именем, которое он для себя придумал. – Что ты тут делаешь возле горна и наковальни?

– Что делаю? Чиню свои доспехи, – с улыбкой ответил Скиталец. – Вчерашний бой оставил на них немало следов. – И он указал на свой щит, прорубленный чуть не насквозь в середине, где был изображен белый бык – герб Приамова сына, Париса. – Сидонец, раздуй пожарче огонь!

– Сидонец, раздуй пожарче огонь!

Курри присел на корточки и принялся раздувать огонь кожаными мехами, а Скиталец стал выправлять размягчившийся металл аккуратными ударами молотка, соединяя края прочно и красиво. Работая, он продолжал разговаривать с Реи.

– Странное занятие для царя, ведь ты, конечно же, царь у себя в Алибасе, откуда ты приплыл, – сказал Реи, опираясь на свой длинный кедровый посох с лазуритовым яблоком в рукоятке. – У нас в Кемете знатные люди не работают руками.

– В каждой стране свои обычаи, – отозвался Эперит. – У меня на родине братья не женятся на сестрах, а у вас женятся. Впрочем, такой же обычай существует на острове бога ветров Эола, меня однажды забросило туда во время моих странствий.

И ему вспомнилось, как бог ветра Эол подарил ему мех, в котором были завязаны противные ветры, и как его спутники этот мех развязали.

– Мои руки могут делать любую работу, – продолжал он. – Весной косить свежую траву, править быками, вести плугом ровную глубокую борозду в твердой, как камень, земле, строить дома и корабли, делать украшения из золота, ковать железо – всё, что может потребоваться.