– Какие танки были в училище?

– Pz-I, Pz-II и Pz-38(t). Обучение проводили унтер-офицеры, офицер, конечно, наблюдал.

– Как часто вы стреляли, до того как попали на фронт?

– Не часто, боеприпасов было мало. В учебной части для обучения стрельбе были тренажеры. В пушку был вмонтирован винтовочный ствол, с помощью которого имитировался выстрел. Только пару раз мы выстрелили настоящими снарядами. Мы очень, очень мало стреляли.

– Сколько всего продолжалось обучение на танкиста?

– Полгода. Сначала индивидуальное обучение, потом сколачивание экипажа. Не очень интенсивно. Дивизия была переформирована в танковую из пехотной. К пехотным полкам просто добавили танковый полк.

– Как учили стрелять, с ходу или с короткой остановки?

– Только с остановки. На ходу мы стреляли только из пулемета, в лучшем случае.

– Вы можете вспомнить команды, которые давал командир?

– Была команда «огонь», состоявшая из трех элементов «эРМиЦа». эР – это наводчик, Richtschütze, М – это боеприпас, Munition, Ц – это цель, Ziel. Говорилось: «Наводчик, направление (допустим, 12 часов), боеприпас – бронебойный, цель – вражеский танк». «Ausführen! – Выполнять!» Выстрел. Так учили нас в школе. На войне мы так не делали. Когда я стал командиром танка, я держал руку у него на правом или левом плече, и, когда я сильно сжимал плечо, он поворачивал пушку быстро, а когда я сжимал слабее, он поворачивал медленно. Потом я говорил дистанцию, он ловил цель и стрелял.

– Как для вас началась война?

– Примерно 10 июня 1941 года нас транспортом повезли на восток. Мы выгрузились в районе Алленштайна и маршем прошли через Николайкен к границе в районе Лыск. Ходили слухи, что мы получили от русских право прохода в Иран. В Северной Африке наступал Роммель, и в глобальных клещах британцы будут уничтожены в Египте, Палестине и повсюду, где они были. Кроме этого мы получим персидскую нефть! Я не помню, верил ли я в это. Это звучало фантастически, но на фоне нашего союза с русскими выглядело убедительно. В общем, мы называли себя «Иранской армией». Некоторые уже пытались оценить, какой будет «азиатская прибавка» к военной зарплате.

Но вечером 21 июня командир роты оберлейтенант Оберман зачитал нам приказ о наступлении…

Мы, примерно 120 человек, сидели кругом на опушке леса, а шеф стоял под деревом. Я помню фразу: «Завтра утром, 22 июня, мы начинаем наступление». Он говорил, что враг, слово «русские» или «Советы» произнесено не было, располагает танковой группой, по силам примерно равной нам. Первым атакует 1-й батальон. Больше я не помню. Сразу хочу сказать, что я не помню пресловутого «приказа о комиссарах».

Каким у меня было настроение? Я был подавлен, потому что было ясно, что мы будем воевать против русских. Мы идем против государства, которое в его тогдашнем состоянии являлось неизвестной величиной. Какое гигантское расстояние до Москвы, до Урала, а там Россия только по-настоящему начинается, потом Сибирь и до Тихого океана. Я знал про Березину, про Бородинскую битву, про горящую Москву 1812 года и про гибель Великой Армии. Я знал о бесконечных просторах России и о неспособности людей, по крайней мере до этого времени, взять их под контроль… И все же если честно, то мы хотели на войну. Поймите, нам было по 18 лет, а мы не успели ни в Польшу, ни во Францию! Мы думали, что война будет такой же быстрой, а победа такой же красивой!

Ночь провели в танках. Утром в 3.30 началось наступление. Артиллерию мы практически не замечали. Только вдалеке мы слышали разрывы снарядов. Иногда мы видели небольшие группы самолетов, летевших на восток. Сначала казалось, что война нас избегает. Я не знаю, сколько дней мы не участвовали в боях. Инженерных сооружений, таких как полевые позиции, минные поля или противотанковые рвы, мы не видели. Ударов русских резервов тоже не было.

На второй или третий день у нашего танка сломалась коробка передач. Командир роты пересел в другой танк, а наш оставил стоять. Мы надеялись, что нас скоро отвезут в мастерскую, но это заняло некоторое время. Мы стояли одни в бескрайних полях и очень боялись, что на нас нападут русские, выходящие из окружения. Наконец приехал эвакуатор. Мы пересекли Неман у Меркена и приехали в мастерскую, я думаю, что она находилась около Лиды. Там я был свидетелем ужасного события – у церковной стены были расстреляны трое русских партизан.

Наш танк скоро отремонтировали, и мы поехали на восток, к нашей роте. Командир, унтер-офицер, о котором мы с самого начала были не самого высоко мнения, все время затягивал наше возвращение в роту. Ему было страшно, он описывал нам свой опыт из французской кампании и рассказывал про ужасы войны. Он пытался склонить нас к саботажу и возвращению танка в мастерскую с новыми повреждениями, но мы отказались. Роту мы догнали недалеко от Минска.

Было очень жарко и снаружи и внутри танка, бой затихал, и командир приказал открыть люки. Наводчик и заряжающий высунулись из них и наслаждались свежим воздухом. Вдали еще был слышен звук боя. Неожиданный выстрел, и наводчик Вальтер Вегман осел в крови и рухнул обратно в башню танка. Пуля попала ему в голову. Приехали санитары, и на легкобронированном санитарном автомобиле его увезли. Чтобы продолжать бой, командир роты пересел в другой танк, а я заменил Вальтера на месте наводчика в командирском танке и оставался на этой должности почти год. Вальтер Вегман остался жив. После долгого лечения его признали негодным к военной службе и уволили из Вермахта. Мы встретились только после войны.

Наше продвижение замедлялось на глазах, и мы начинали понимать, что победа над Советским Союзом до наступления зимы – это химера. Потери росли. При артиллерийском налете погиб командир роты, оберлейтенант Оберман и еще пять человек. Под Смоленском погиб мой товарищ и друг Хайнц Берман. Он был радистом в экипаже лейтенанта Броско, командира разведвзвода на легких танках Pz-II. Его могила находится у железной дороги на Смоленск, в районе Орши.

К осени оба пехотных полка были ополовинены. 29-й танковый полк, в котором должно было быть 150 танков, имел только 88. Наш 3-й батальон был расформирован и распределен между 1-м и 2-м батальонами. Нас, остатки 9-й роты, перевели в 3-ю роту.

В августе мы совершили 800-километровый восьмидневный марш своим ходом сначала на запад обратно в Смоленск, потом на север, через Невель, Порхов, Новгород, Чудово. Полк замыкал марш. Сначала мы двигались колоннами, но почти сразу растянулись – и ехали на север одиночными машинами. Наш дивизионный тактический знак – мерседесовская звезда – указывал нам путь на север. Мы ехали втроем: водитель, имя я не помню, радист – весельчак из Кельна, и я, наводчик. С каждым днем марш становился все более похож на экскурсию в незнакомой стране. Мы были в тылу, никакого врага, никаких злых начальников, была ранняя осень, мы получали все большее удовольствие от этой поездки. Каждый вечер мы останавливались в каком-нибудь населенном пункте, там была комендатура, полевая кухня и охрана.