Его даже не пришлось брать на испуг. Я поговорил с ним на «понял – понял», и матерый немецкий шпион, в тридцатые годы сумевший без всяких шероховатостей зацепиться за нашу жизнь и даже устроиться бухгалтером на номерной завод, сразу дал согласие. При этом враг обмолвился, что давно ждал «чего‑то подобного», так как раскусил своего племянника. Тот попался на простейшей недоработке. Сообщая практически полную информацию о работе Московского железнодорожного узла по переброске войск и техники на Западный фронт, он грубо занижал количество составов, проходивших в сторону Сталинграда.

Желание Бухгалтера сохранить жизнь и семью возобладало над стремлением служить фюреру, тем более, что ему было доподлинно известно, чем занимались его соотечественники на оккупированной территории. Между расстрелом и согласием работать на нас он как честный офицер рейхсвера выбрал явку с повинной.

Я лично допрашивал этого шпиона. Несмотря на нехватку времени, копал по полной, до самых мельчайших деталей. Однажды, когда тот рассказывал о своей заброске в СССР, я потребовал подробнее осветить его связь со старшим Шеелем. Выяснилось, что Бухгалтер познакомился с бароном Альфредом–Еско фон Шеелем еще во Франции в годы Первой мировой войны. Они служили в одном полку. Подробностей вербовки Альфреда–Еско он не знал, но слышал, что барона вынудили отправиться к большевикам, чтобы избежать какого‑то грандиозного скандала. Неизвестные важные персоны посоветовали Шеелю не мозолить глаза в Германии, а отправиться куда‑нибудь подальше, где его криминальные наклонности могли бы принести пользу фатерлянду.

Иначе ему не миновать суда.

Куратором Шееля был назначен некий Август Вильгельм Штромбах, в ту пору неприметный лейтенант, а ныне высокопоставленный сотрудник Абвер–Ц* (сноска: отдел занимался административными, кадровыми, финансовыми и юридическими вопросами, вёл центральный архив и картотеку агентов. После отстранения Канариса и реформирования абвера в начале 1944 года часть отела вошла в состав гестапо). Как‑то во время конспиративной встречи, ностальгируя насчет былого, Альфред–Еско проговорился, будто Штромбах сначала предложил ему отправиться в США – там, мол, и климат помягче, и начальство подальше. Для этого, осторожно намекнул Штромбах, было бы неплохо доверить разведотделу рейхсвера распоряжаться его счетом в женевском банке Lombard Odier. При этом он заверил барона, что деньги пойдут исключительно на возрождение отчизны.

Шеель, конечно, был отъявленным фанатиком, но разума, в общем‑то, никогда не терял.

Он отказался, и в результате его отправили в Советскую Россию».

« …это случилось позже. А пока, соавтор, постарайся отразить в присущей тебе изобретательной манере наше изумление, когда в сентябре 1944 года, вернувшись в пансион фрау Марты после встречи с товарищем Вилли один из «близнецов» застал там – кого ты думаешь?..»

* * *

Здесь листы кончались. Край последней страницы вообще был оторван.

Я тупо уставился на незаконченный текст, затем машинально перебрал рукопись Не поленился просмотреть листы с обратной стороны.

Никакого указующего сигнала! Ни таинственного набора цифр, ни шифрованной пометки, ни отпечатков пальцев, оставленных на бумаге после поедания селедки и реально подсказывающих, где искать продолжение записок Трущева – ни–че–го!

Это было не смешно! Это совсем не смешно, когда тебя, как козленка заводят в самые дебри дремучего исторического лес, там бросают, а на прощание предлагают самому «припомнить» о событиях, случившихся до моего рождения, к которым у меня иных чувств, кроме досады при виде бездарно растраченного наследства отцов и дедов, не осталось.

Внутри все трепетало. Или рокотало, я точно не помню.

Скорее, заколдобило!

Что, например, я, соавтор, мог вспомнить о Крайзе?! От этого оборотня можно было ждать чего угодно.

По терминологии Трущева это был самый острый вопрос современности, и встал он передо мной в тот самый момент, когда мне очень захотелось плюнуть на все вопросы и безмятежно умереть в своей постели.

Что преступного в таком желании? Что плохого в желании расслабиться, помечтать о способах поимки НЛО, о последнем снежном человеке, подыхающем в отрогах Гималаев, о Бермудском треугольнике? О том, с чем этот треугольник едят и насколько прочно этот примелькавшиеся бренды связаны с миром иррациональных чисел? Наконец, поразмышлять об использовании радиоволн для связи с потусторонним миром.

Потом зевнуть и закрыть глаза…

Военное дело просто и вполне доступно здравому уму

человека.

Но воевать сложно.

К. Клаузевиц

Утро встретило меня приветом. Сообщило в натуре, что солнце встало и чудесным светом все вокруг затрепетало. Еще доложило, что на дворе прохладно и никаких гудков в помине нет.

Повывелись в нашем краю гудки. Исчезли как вид, сохранились только в зоопарках, за решеткой так называемого документального кино.

И Бог с ними!

О чем это я вчера бреднячил?

Вспомнил – о происках Трющева! Операция забуксовала, и по этой причине я отправил «емельку» в Дюссельдорф.

Заглянул в компьютер – ответа нет.

Неделю ждал ответа.

Молчок!

Ответ на самый главный вопрос современности так и не поступил.

Подождал еще неделю, стало скучно. Не помогла и воспитательная работа. Потом допер – если часть воспоминаний была спрятана на чердаке, значит оставшуюся следует искать в подвале. На этом и следует ставить акцент в воспитательной работе. Иначе зачем она тогда вообще нужна? Это же как дважды два четыре! Я же не с ума сошел!

На следующий день я взял ключ у дочери внучатой племянницы Трущева и отправился в Вороново с обыском.

* * *

Спустившись в подвал по приставной лестнице, я первым делом споткнулся о лопату. Пользуясь скудным светом, сочившимся из открытого люка, внимательно осмотрел инструмент. Никакого указания, в каком направлении вести дельнейшие поиски, не обнаружил. Затем наступил на грабли, черенок въехал мне в лоб и, наконец, левой ногой влез в вонючую омерзительную жижу. Это был ящик, в котором когда‑то хранили картошку. Или яблоки. По запаху не разберешь, тем более, что запах был отвратительный. Найти на этой исторической свалке что‑то похожее на воспоминания оказалось трудной задачей.

Приглядевшись, я обнаружил в углу сваленные грудой сочинения Маркса–Энгельса и Ленина–Сталина, а также подшивки старых газет и стопки всякого рода осветляющей жизнь литературы. Сюда же было сброшено ветхое тряпье, поломанный садовый инвентарь, остатки книжных шкафов.