— До свидания, мадам Вильнев. И не забудьте, пожалуйста: по утрам. Я еще раз вам напоминаю: по утрам. — Он вернулся в приемную и посмотрел на Клер: — Мадемуазель Бренкур? А вы что здесь делаете? Вы ведь не записаны?

Он покосился на парня, которому явно было глубочайшим образом наплевать и на него, и на Клер, судя по тому, с каким отрешенным взглядом он сидел, наверняка размышляя о своей несчастливой наследственности.

— Записана, записана! — не согласилась Клер. — Я звонила в пятницу вечером.

— Ну, заходите.

Она проследовала за ним в кабинет. В глазах Клер и большинства других людей он представлял собой несоразмерно огромную комнату, но Дитрих не видел в этом ничего особенного. «Работа такая, — говорил он. — И мне и пациентам надо чем-то дышать. А для этого требуется много места».

Дитрих смотрел, как она снимает одежду, одновременно набирая по телефону номер своей ассистентки:

— Анжелика! Вы записывали мадемуазель Бренкур? Что-то в моем списке ее нет. — Последовала пауза. — И выплюньте вы наконец свою жвачку, черт бы вас подрал!

— Как всегда, любезен со служащими, — иронично произнесла Клер, успевшая раздеться до трусов и лифчика. — У тебя тут околеть можно. Не кабинет, а вокзал! — добавила она, присаживаясь на обитую бежевой кожей кушетку.

Он улыбнулся, потом прикрыл глаза и потянулся. Энергично потер руки, словно согревая их. Секунду ел взглядом пациентку, потом медленно пошел вокруг кушетки, озирая ее со всех сторон, как кутюрье, пытающийся отыскать плохо лежащую складку на вечернем платье.

— Ложитесь! — приказал он.

И глубоко вздохнул, заставив напрячься торс под белым халатом.

— Прекрати мне «выкать», пожалуйста, — попросила Клер. — Что за идиотизм.

Дитрих встал у нее за головой и, глядя отсутствующим взглядом, просунул руки ей под шею.

— Ох-хо-хо… — закряхтел он, словно боль пациентки передалась ему. — Как позвонки напряжены, очень напряжены… Вы чувствуете боль, вам больно… — повторял он, слегка массируя ей шею.

Клер лежала не шевелясь. Она обожала, когда Дитрих делал ей массаж, испытывая наслаждение сродни любовному. Она закрыла глаза и представила себя медленно тающей ледышкой.

— Головные боли? — спросил костоправ.

— Меньше. Но вот тут еще побаливает. — Она указала на верхнюю часть скулы. — Мешает ужасно. Все время приходится напрягать мышцы, вот так… — И она состроила гримасу.

Дитрих слушал ее с полной серьезностью. Этот человек вообще настолько серьезно относился к своей профессии, что Клер не преминула в первый же визит посвятить его во все детали своих недомоганий. А он не сумел противостоять обаянию этой странной женщины с телом таким сложным, что у него дух захватывало.

— Последние два дня у меня появились боли в желудке.

— Вижу, вижу, — ответил он, прощупывая ей живот, который показался ему твердым, как надутый футбольный мяч. Он принялся поглаживать его легкими массажными движениями. — Какие-нибудь неприятности?

— Послушай, — сказала Клер, — ты решишь, что я несу бред, и, возможно, будешь прав. Но в нашем доме творится нечто странное. В квартире надо мной поселился один тип, и с тех пор все пошло наперекосяк. Он задает мне вопросы про соседей — как полицейская ищейка. Консьержка сказала, что у него нет мебели. Он меня ненавидит, но почему, я понятия не имею. И в то же время припирается ко мне сыграть в шахматы! Представляешь?

— Нет, не представляю, — ответил Дитрих нарочито безразличным тоном. Он наслаждался законной местью — с тех пор как они познакомились, Клер так ни разу и не впустила его в свою квартиру и с завидной методичностью захлопывала перед его носом то одну, то другую «комнату» своего существования.

— Ты не помнишь, я тебе не рассказывала про Ишиду? Это мой сосед-японец?

— Смутно.

— Ну вот, он неожиданно уехал, а мне оставил записку, в которой пишет, что я тоже должна на некоторое время уехать.

Дитрих привык, что Клер вечно фантазирует, но на этот раз в ней явно чувствовалось что-то необычное. Какая-то непонятная исступленность, прежде накатывавшая на нее в периоды обострения ипохондрии.

— Ты была у Моники? Что она говорит?

— При чем тут Моника? Я ему рассказываю, что в нашем доме творятся странные вещи, а он мне талдычит про Монику. Ты вообще-то меня слушаешь?

— Да, я тебя слушаю, но ничего не понимаю во всей этой истории с соседями. Понимаю только, что спина у тебя полна узлов и тебе категорически показано заняться любовью.

Клер грустно улыбнулась, огорченная тем, что ее любовник проявил столь мало интереса к ее проблемам. Ей очень нравился Дитрих. Он не был мужчиной ее жизни — мужчине ее жизни не полагалось быть в курсе безобразий, творившихся у нее в кишках, тем более что упомянутые безобразия в принципе должны были бы исчезнуть раз и навсегда от одного его присутствия. Впрочем, она ведь уже встретила мужчину своей жизни — встретила и потеряла. Но вот к Дитриху она испытывала искреннюю привязанность сродни той, что испытывает ребенок к своему плюшевому мишке. Он никогда не делал ей больно и всегда был рядом. Он никогда не требовал, чтобы она проделывала всякие немыслимые вещи: каталась с ним в машине с открытым верхом в разгар цветения трав, загибаясь от аллергии, скакала по дюнам в Пиле или ела устриц на залитой солнцем открытой террасе ресторана в Нормандии, простояв два часа в пробке, чтобы туда добраться. Он понимал, что Клер одержима мечтой превратиться в чистый дух, что это у нее пока плохо получается, но это не значит, что ей надо без конца напоминать о существовании бренного тела. Он сознавал всю меру ее отчаяния, и она была ему за это бесконечно благодарна.

— Слушай, там что, садик за домом? — Она ткнула пальцем в окно кабинета.

— Ну да.

— А калитка из садика ведет на улицу?

— Ну да.

— А она не заперта?

— Да нет. Подожди, что еще ты затеваешь?

Дитрих заволновался. Он знал за Клер способность проникать далеко за внешнюю видимость вещей, но знал и то, что часто она ничего не видит у себя под носом. Его в очередной раз охватило чувство, что помимо ее воли против нее оборачивается ее собственный ум. И все-таки он не желал верить, что она просто ненормальная.

Он посмотрел на Клер с беспокойством, что не укрылось от молодой женщины. Она постаралась его успокоить:

— Я начала читать твою рукопись. Надо будет как-нибудь сесть и посмотреть ее вдвоем.

Клер приподнялась с кушетки, собираясь одеваться. Она продрогла до костей, кожа покрылась мурашками. Он ласково, но твердо усадил ее обратно:

— Расслабься. Дыши медленно. Я еще не закончил. Скрести руки. Вот так, очень хорошо. — Он обхватил ее руками, сделал глубокий вдох и сжал ее что было сил. В середине спины у нее что-то хрустнуло. Дитрих ослабил хватку, но тут же повторил процедуру. Что-то в теле Клер хрустнуло еще раз, уже в другом месте. — Вот теперь хорошо. Вдохни поглубже. И потихоньку вставай.