Но благодаря ему я нашла себя, вспомнила – сначала по счастью, потом по средоточию печали – то место, где я.

Сейчас я болею, сплю целыми днями, и полуденные бесы балуют меня сновидениями: новый мужчина, и нужно найти пристанище для любви и как-нибудь наврать маме, чтобы не прийти ночевать. Но каждый раз, когда препятствия устранены, я поворачиваюсь к нему, к Нему… и вижу Х. Именно его я так мучительно хотела. Точнее, я хотела бы хотеть его. Я хотела бы хотеть. Да нет же, секс вообще ни при чем. Я просто хочу быть.

Третье, Марта, запомни, третье: быть.

Я закрываю лицо руками и опускаюсь на пол («как срезанный цветок», отмечает моя ироническая составляющая – та, которая наблюдает, формулирует). Внезапно. Только что все было вполне сносно, но вот сейчас я увидела эту спину и плечи… Собственно, спину и плечи я увидела вчера – мне принесли фотографии – старые случайные кадры, сделанные без любви, где в фокусе кто-то другой, и на них он – в движении, чуть размытый, склоняется и улыбается.

Вот и все. И я проплакала всю ночь (опять внутри хихикает наблюдатель). Это технически довольно сложно – плакать, когда в постели ты не одна. Допустим, я умею делать это беззвучно, не первый раз, но быстро закладывает нос и нужно высморкаться, а это все, палево. Как всегда, высочайший романтизм ситуации разбивается о прозу жизни: просто сопли девать некуда.

Можно пойти в ванную и включить воду, но я уже наплакала приличную лужу, подушка промокла, а у нынешнего любовника привычка такая – во сне переползать на мое место, когда я встаю. Потому что мое тепло, мой запах остается, и можно контролировать ситуацию: я, когда приду, разбужу его, сгоняя, и он посмотрит на мобильник, чтобы узнать время, а утром скажет: «Девочка опять не спала».

Так вот, он же не дурак совсем, свяжет три факта: мокрая подушка – мое внезапное вечернее раздражение – фотографии.

Поэтому я лежу на боку, дышу ртом и запоминаю передвижение слезы, которая почти невесома, но путь ее обозначен прохладным следом. Вот вытекает из правого глаза, ползет по щеке, перебирается на крыло носа, а потом, неожиданно набрав скорость, скатывается на кончик носа и, помедлив, срывается вниз. Мне кажется, что я слышу тихое решительное «кап» – она ударяется о подушку.

В конце концов я беззвучно и яростно вытираю нос простыней и как-то засыпаю.

Утром мы ссоримся. Я надеюсь, просто потому, что оба не выспались.

Но еще несколько дней я буду вспоминать, как он, улыбаясь, склоняется. Я помню, как это выглядит, когда он подходит сзади. Поднимаешь голову, а он нависает сверху, улыбается и смотрит невозможно ласково – ничего не обещая, укутывает тебя собой, и ты беспомощно следишь, как внутри сначала все заполняет нежность, а потом снизу прорастает огненный стебель. Единственное, что может сделать женщина в такой ситуации, – это откинуться на его плечо, чуть повернув голову, вдохнуть запах и закрыть глаза.

А когда он один и ты смотришь со стороны, то все иначе. Спина согнута, но не так некрасиво и жалко, как у меня, когда сутулюсь. Так только очень сильные мужчины могут – опускать широкие тяжелые плечи неожиданно беззащитно, ронять большие ладони, и в этом движении столько печали и одиночества, что даже сейчас я закрываю лицо руками и опускаюсь на пол – как срезанный цветок.

* * *

Это была охота. Я кралась по сумеречному лесу в надежде поймать его сердце. Чтобы завладеть им: съесть сырым, сварить зелье, водрузить на столб и поклоняться, – еще не решила зачем, но я его хотела. Определенные правила удлиняли процесс охоты, но я уже видела цель, и только чувство стиля не позволяло мне ломиться через кусты. Правила довольно просты: не обманывать, не устраивать ловушек, не стрелять из базуки. Следовало осторожными маневрами добиться, чтобы преследуемый, дрожа от возбуждения, страха и любопытства, сам вышел к тебе навстречу и положил сердце в твои ладони. Но однажды он объявил мне, что игра прервана, приз достался девушке, которая… скажем, расстреляла добычу с вертолета. Я отступилась. Поплакала, конечно, и пошла дальше, как и положено хорошей девочке, которая в конце сказки получит свое. Вне зависимости от того, чего ей самой хотелось.

И вот уже некоторое время я чувствую взгляд в спину, слышу треск кустов и чужое дыхание. Ну да, так и есть, крадется. Довольно затруднительно при его росте хорониться за осинкой. Он хочет мою голову. Сердце он уже подержал в руках, оно его не удовлетворило, тело… ну что есть тело? Это вообще не цель для настоящего мужчины. Но вот голова, мысли мои, возможность влиять, вызывать эмоции, питаться ими, использовать для работы – это да.

И я не знаю, что мне делать теперь: поддержать игру, убежать или вырыть яму с кольями на дне и прикрыть ее ветками?

Одно могу сказать точно – это, оказывается, так неприятно, когда за тобой крадутся по сумеречному лесу…

когда сказаны все слова,

написаны все письма,

когда вопросов не осталось

и встречи прекратились, —

прощаются все обиды,

кроме одной —

что ж ты, сука, меня неполюбил?!

неужели трудно было

Я вижу каждую трещинку, каждый потек, потому что близорукость делает бессмысленными «зоркие» взгляды вдаль, сквозь стекло. Я смотрю на стекло и вижу свое отражение. А что там, за ним?

За ним, за стеклом, черная решетка с остатками паутинок, зеленая трава, отцветающий жасмин, деревья. Дальше забор, поляна, здание, которое по ночам иногда подсвечивают, как летающую тарелку, но днем оно выглядит старым детским садом.

А за ним, за отражением? Неприбранная комната, освещенная монитором, кот, книги и множество лишних предметов.

Чуть ниже передо мной еще одно стекло, покрытое крупными каплями воды и мелкими – крови. Так вот, если смотреть сквозь него, то кажется: там, на улице, дождь. А при известной доле воображения можно представить, что здесь, в комнате, кого-то убили и брызги долетели до окна. Что чью-то бессмысленную жизнь прервали или она сама прервалась, устав длиться, и на прощание окрасила поверхности легкими каплями.

На самом деле ничего подобного: у меня разбилась форточка, но нашлось какое-то старое стекло. Я вымыла его и принесла на подоконник, по дороге порезала руку, накапав красным на белое. Дождя нет. Это всего лишь угол зрения.

В течение этого года иногда, реже раза в месяц, я получаю по почте безличные предложения «хорошо бы увидеться», «надо бы встретиться», «хотелось бы пообщаться» и прочие «можно бы…».

Я никогда не перестану благодарить того, кто дал мне это чуткое, почти мучительное чувство языка (компенсация за отсутствие музыкального слуха, наверное). Потому что иногда я слабею. Но оно – острое, как кромка стекла, – говорит: «Это ничего не значит. Имеет значение только „я хочу тебя увидеть“, или „я хочу тебя“, сказанное вслух, или „я хочу быть с тобой“, или… Да мало ли что имеет некоторое значение (мы ведь не исключаем временную утрату благоразумия под влиянием страсти или даже попросту ложь). Но только не эти нерешительные, беспомощные, трусливые фразы, которые подразумевают одно: „Если ты хочешь, то можешь взять на себя ответственность и поухаживать за мной на моих условиях, грабли в прихожей“.